Станислав Брехов - Смертельная печаль. Саби-си

с холодным вниманием вокруг, —

Такая пустая и глупая шутка…

Он прочитал вслух стихотворение и замолчал на минуту.

– Саня, а вот ты мне скажи. Ты что думаешь, возможно любить вечно?

– В принципе, возможно все. Это если в принципе. Ну а в частности. Если рассуждать о себе, то и тут, я думаю – возможно. Ты ведь помнишь мою Ирину. Там на Кулу. Я помню о ней всегда. Каждый день находится повод, чтобы я вспомнил ее лицо, голос, какой-нибудь жест, поступок. И всякий раз, вспоминая ее, мне становиться приятно и легко. Становится хорошо. Как будто я и не расставался с ней. Как будто она все еще жива и дарит мне свою любовь и тепло. Всякий раз, думая о ней, я посылаю ей свою любовь. Мне самому от этого становится жить светло. Хочется жить. Понимаешь? Вот я вспоминаю, что мне приходилось на нее сердиться. И от этого мне тоже хорошо. Все мне в ней нравилось. Даже ее неистребимая вера в партию и комсомол. Ее нежелание отделять любовь к мужчине от любви к идеологии. Мне бы впору ревновать ее, а я видел все это и умилялся. Она как-то не пришла ко мне в назначенное время. Я весь извелся, не знал, что и думать. А она потом, просто сообщила мне, что комсомольское собрание затянулось. И говорила мне это тоном, не терпящим возражения. «Ну как она может делить свою любовь поровну на меня и партию?» – думал я. Тогда думал так и любил. Сейчас думаю, пусть бы она любила свою партию не меньше меня, но была бы жива. И по-прежнему люблю ее. Ее смерть внесла непоправимые изменения в мою жизнь. Сейчас я женат на другой, и у меня есть семья. Я люблю и уважаю Аню. Благодарен судьбе за то, что она появилась в моей жизни. Но все же не могу забыть своей Ирины. Скажи мне, Микола, разве это не то, о чем ты меня спросил. Разве это не вечная любовь.

– Да, Санечка, пожалуй, я соглашусь с тобой. Это именно она. Любовь во имя и вопреки всему.

Шел 1989 г., совсем не задолго до смерти Миколы, месяца за два-три, мы с ним в последний раз были на охоте, там он и заболел.

Сначала ангиной, потом болезнь перекинулась на легкие и, в итоге, не выдержало сердце.

Мы забрались вверх по течению Тауйя километров на пятьдесят. Какое-то время ехали на ГАЗ-66, затем его оставили и последние километров двадцать поднимались на лодке. Доставил нас в свое зимовье Седой и оставил на пару дней. Сам же он ушел в лес проверять петли, оставленные им несколько дней назад.

Седой, так его звали в поселке Талон, был известный рыбак и охотник. Частый проводник для приезжавших из города любителей отдохнуть с ружьем или удочкой. К тому времени мы с Миколой знали его уже лет двадцать и частенько выходили в лес именно с ним.

Человек он был очень спокойный, совершенно не пьющий. Есть такая категория людей, «выпивших свое в молодые годы». А это для нас было весьма важно. Еще молодой, лет ему было не более пятидесяти, еще очень подвижный, он мог на лыжах без отдыха пройти за день километров двадцать пять, останавливаясь лишь на небольшие «перекусы». Говорил немного, умел пошутить и, несмотря на свои три класса образования, имел незаменимую мужицкую смекалку. Управлялся с любой техникой, начиная от моторной лодки и заканчивая большим колесным трактором «Кировец». И мало того, что умел ею управлять, так еще и ремонтировать в полевых условиях не боялся.

Как-то зимой мы с ним выезжали на совхозном «Камазе» в лес, и километрах в тридцати от поселка в одной из головок цилиндра потек тосол. Оборвало болт крепления головки блока. Образовалась щель, через которую тосол вытекал наружу. На улице мороз градусов 35, лыж нет, на дворе ночь. Но для Седого как будто ничего и не случилось.

Из-под сиденья он достал свои старые рваные носки. В хозяйстве все должно сгодиться. Забил их в щель, достал из бардачка пакет красного молотого перца и высыпал его в горловину радиатора. Через несколько минуть течь прекратилась. Мы натопили снег, долили воду в радиатор и потихоньку вернулись в совхоз.

За все время происшествия я не заметил на его лице ни тени волнения или страха. Как будто он делал это не в первый раз.

– Седой, ты что уже делал такие вещи? – полюбопытствовал я.

– Нет, слышал, что так делают, мужики рассказывали. В «Камазе» все неисправности давно известны, только слушай и на ус мотай.

Единственное о чем он пожалел за время обратного пути, так это о том, что завтра придется перебирать дизель ему одному. Совхозный моторист был в отъезде.

Как мне показалось, волнение или страх ему были вообще не свойственны. Все случившееся он воспринимал как должное. И хотя он был значительно моложе нас, мы с Николаем принимали его за равного, особенно в лесу. Здесь он во всем пользовался особым авторитетом. Мы оба понимали, что его опыт выживания и общения с тайгой больше нашего.

Оставшись в зимовье вдвоем, мы с Миколой о многом говорили. Тогда я, как ни странно, не чувствовал скорого расставания с другом, хотя мы и говорили о том, что возраст у нас уже «перезрелый», как шутил Микола.

Но все же, мыслей о смерти у меня тогда не было.

Это было очень тихое и красивое место.

Необычайная тишина, лишь изредка разрываемая криком птицы или зверя. Река в этом месте была очень спокойна, и ее шум невдалеке был едва уловим, сливаясь с шумом ветра. Осень в тот год была холодная. Утром воздух был морозным и поэтому свежим. По утру иней укладывался на траву, и тонкий ледок прихватывал лужицы меж болотных кочек. Со дня на день стоило ожидать первого снега. С обеих сторон реку поджимали сопки. В это время года красота природы всегда была настолько пронзительной, что мне хотелось кричать. Такое буйство красок, как в сентябре на Колыме, мне приходилось видеть в декабре в лесах у подножья Фудзи Сан.

Невообразимое переплетенье желтого и зеленого со многими оттенками красного.

Очевидно, эти ностальгические воспоминания всякий раз осенью так тянули меня в лес. Этот красный цвет напоминал мне цвет японского клена, здесь он, конечно же, не рос, но мне всякий раз хотелось его отыскать.

– Ух, ха, га, га, га, уа, аааааааа.

– Уа, уа, – ответило мне небо. Это не было эхом.

Покрутив головой, я увидел клин в небе. Птицы потянулись на юг. Прочь от этой долгой колымской зимы.

Облачная гряда

Легла меж друзьями… Простились

Перелетные гуси навек.

– Санечка, посмотри, сколько лет мы с тобой ходим по этим лесам, а они все так же красивы. Это замечательно, что человек не в состоянии оказался добраться со своей жизнедеятельностью в эти края. Я вообще думаю, что чем меньше человек делает, тем лучше и прекрасней вокруг него. Заберись он с какой-нибудь идеей сюда и что же будет. Лунный пейзаж, как в Сусумане, на приисках.