Камиль Яшен - Хамза

- На прошлой неделе в Шахимардан в дар святому Али привезли одну несравненную красавицу, - стонал Исмаил Махсум. - Я захватил её с собой в Коканд... Сегодня же она будет доставлена к вам в гарем, хазрат!

- Собери деньги! - властно приказал Миян Кудрат.

Шейх Исмаил, ползая по одеялам, как годовалый младенец, быстро собрал монеты.

- Дай сюда!

Махсум протянул кисет Мияну Кудрату

- Богатства мира должны служить нам в этом мире, - нравоучительно сказал святой. - Да пойдёт твоя тысяча таньга и эти сто золотых во искупление твоих же грехов.

Шейх согласно кивнул.

- Отдаёшь женщину? - прищурился святой.

- Отдаю, - всхлипнул шейх.

- Поклянись!

- Клянусь кораном и шариатом!

- Достаточно было, если бы поклялся чем-нибудь одним. Но если ты клянёшься сразу и кораном и шариатом, значит, ты глубоко осознал свой грех и находишься на пути к исправлению... Пойди скажи, чтобы нам принесли чай...

Выпив несколько пиалушек, Миян Кудрат посветлел лицом - суровое, жёсткое выражение ушло из его глаз.

- Ну, как поживаете, мой шейх? - торжественно обратился Миян Кудрат к Исмаилу Махсуму. - Как ваше здоровье, дела? Всё ли хорошо дома? Благополучны ли семья, жёны, дети?

- Слава аллаху, всё хорошо, хазрат. Моя семья живёт вашими молитвами.

- Теперь слушай, Махсум, внимательно, для чего я вызвал тебя из Шахимардана, - наклонился вперёд святой. - У меня был разговор с полицмейстером Медынским...

Шейх Исмаил проглотил подошедшую к горлу слюну.

- Ты знаешь поэта Хамзу?

- Конечно, знаю.

- Этот дерзкий и нахальный йигит сильно провинился перед русскими властями... Давно грешит он и перед нашей религией. Он читает газеты и журналы, выходящие не только здесь у нас, в Туркестане, но и в Баку, в Уфе и в Казани. Он связан с мусульманами во всех этих городах, посылает им свои стихи против корана и шариата. Так сказал Медынский... Теперь слушай дальше. Он подбивает на чтение газет и журналов некоторых молодых мусульман в Коканде. Этого допустить нельзя! Нужно помочь русским властям...

- Какой грешник! Какой мошенник! - зацокал языком шейх Исмаил.

- Вот именно!

- Вах, вах, вах! - возмущению Исмаила Махсума не было границ. - Предал веру, предал шариат, предал наши обычаи!

- Ты помнишь тот день, когда много лет назад у нас в Шахимардане на радении дервишей умер мальчишка, сын какого-то торговца?

- Конечно, помню. Как можно забыть такой день?

- Так вот в этот же день в Шахимардане я своими руками срезал с головы Хамзы ритуальную косичку и объявил святого Али его покровителем. Хамзе было тогда семь лет.

- Вай, вай, вай! Как же он попал, такой маленький, в Шахимардан?

- Его привёл отец, Хаким-табиб.

- Хаким-табиб? Я знаю его.

- Это смиренный, послушный, набожный мусульманин. Через него мы и должны оказать давление на сына. Этим займёшься ты...

- А мазар Али-Шахимардана?

- Мазар пока постоит без тебя. Возле дома Хакима-табиба всё время должны находиться наши люди. Пошлёшь туда нескольких дервишей, у которых ещё не отмолены перед аллахом большие грехи. Передай им от моего имени, что всевышний снимет потом с них эти грехи... Напротив дома Хакима-табиба есть баня. Пусть наши люди с утра до вечера толкутся около бани и следят за Хамзой - куда пошёл, с кем встречался, о чём разговаривал, понял?.. А ты сам, как смотритель и сберегатель гробницы, должен будешь распустить слух о том, что святой Али снимает своё покровительство с Хамзы за великие его прегрешения против корана и шариата. И это сделает его посмешищем в глазах всех мусульман города и ослабит влияние среди тех, кого он подбивает на чтение, понял?

- Понял, хазрат, понял.

- А потом мы возьмёмся за его отца. Пригрозим ему изгнанием из мечети, отлучением от ислама, похоронами без савана...

Шейх Исмаил Махсум молчал, неподвижно глядя в одну точку.

- Ну, что ты замолчал? - насторожился святой. - Не хочешь браться за это дело?

- Значит, вы вызвали меня, хазрат, в Коканд для того, чтобы следить за Хамзой, а не для того, чтобы я привез вам вашу долю из пожертвований мазару?

- Жалеешь, что поторопился, обещав мне тысячу таньга и свою несравненную красавицу?

И святой Миян Кудрат оглушительно захохотал.

- Жалею, хазрат, - искренне сказал шейх Исмаил. - То дело, которое вы поручаете мне, я бы мог сделать, и не принося вам тысячу таньга.

- Прикуси свой поганый язык, - злобно сдвинул брови Миян Кудрат. - Ты отупел в своём Шахимардане и разучился быстро соображать. Поэтому и потерял одну тысячу таньга. Но не жалей о них!.. Я вызвал тебя в Коканд для того, чтобы ты встряхнулся, посмотрел на людей, набрался ума-разума и сделал угодное исламу дело... Ты хотел утаить деньги, но аллах видит всё, и я вижу всё. Потому что и для тебя, и для всех других мусульман я и есть и аллах, и наместник пророка Магомета на земле в одном лице сразу. Благословение всевышнего снизошло на меня! Я имам для всех мусульман Туркестана! Ты понял меня, шейх?

- Понял, хазрат, понял...

- А за Хамзу ты будешь иметь Шахимардан ещё на много лет вперёд. Ты будешь богатеть около гробницы, как продавец воды на берегу реки. Ты будешь торговать воздухом и надеждами, а в карман класть золото!.. Потому что, пока есть Шахимардан, есть и мы. Потому что, пока богатеет Шахимардан, богатеем и мы. Потому что Шахимардан - это крепость ислама!

Уже несколько дней работал Хамза грузчиком на городской товарной железнодорожной станции. С должности конторщика его уволили сразу, как только он пришёл на завод после болезни.

- Если не хочешь совсем без заработка остаться, - сказал старший писарь, - иди прямо на станцию. Спросишь нашего приказчика - он тебя и определит в артель. Там всегда лишние спины нужны.

В первые дни всё тело болело и ныло как одна сплошная, незаживающая рана. Усталость холодным сквозняком неслась через пустую душу. На плечах и на шее висели чугунные гири.

Хотелось только спать. И он, приходя вечером домой с работы, ложился и проваливался в бездонное ущелье сна до самого утра.

Иногда днём, сквозь заливавший глаза пот, в густой хлопковой пыли на фоне огромных рогожных тюков, взмокших полосатых халатов и обнажённых по пояс, лоснящихся от жары мускулистых фигур грузчиков, которых набирали в основном из босяков, возникало грустное лицо Зубейды, но ежесекундное физическое напряжение, необходимое на каждом шагу, при каждом движении, "съедало" это прекрасное видение, и оно исчезало, таяло в зыбком мареве душного воздуха, в криках, ругани, железном лязге вагонов, свистках и гудках паровозов.

Исчезало, чтобы снова возникнуть и снова исчезнуть - бесследно, нематериально, неосязаемо.

Он пытался, сделав усилие, думать о Зубейде чуть дольше, чем видел перед собой её лицо, но безостановочный, неумолимый, ненасытный ритм погрузки хлопковых тюков в железнодорожные вагоны рассыпал его мысли и воспоминания; только и было времени, чтобы вернуть их - в те несколько секунд, когда один тюк был сброшен с плеч, а другой ещё не взвален; но тягостное ожидание следующей ноши лишали память упругости, и драгоценные, вольные, живые секунды превращались в тупое, мёртвое и почти животное ожидание нового удара рогожного тюка по спине.