Антон Дубинин - Южане куртуазнее северян

А глазами Клижеса осталось тоже недолго глядеть на мир. Еще не более двух тысяч строк, и как ни жаль, как ни жаль, они навеки распадутся из единого — на двоих, и школяр останется в своей комнатенке, с головной болью кольцом вокруг лба, а рыцарь — в своей Бретани, рука об руку с прекрасной возлюбленной… Но я знаю, я же видел их всех. И я, наверное, виноват перед ними всеми, что сражаюсь со своими врагами их оружием. Они все — отдельные люди. Интересно, а я сам-то вообще есть ?

…Голова болела невыносимо. Строчки сливались в пламя — «Мане, текел, фарес». Кретьен положил голову на исписанные страницы и прикрыл глаза, дожидаясь, когда утихнет огонь от железного венца. Какая радость… даже сквозь эту боль — торжество, торжество, дрожь любви, ясное ощущение себя в потоке ветра, и ты недаром живешь на свете, и с тобою, наверное, Господь… За эту ночь он сделал около четырехсот строк, свой рекорд. Влюбленные уже встретились и придумали, как им быть, а Кретьен чувствовал, что у него через трубу позвоночника будто бы дует сильный ветер. Интересно, на что это похоже? Может, на плотскую любовь?.. Или на мне играют, как на флейте… Если бы только не болела голова! Счастье — это когда ты можешь писать, а потом заканчиваешь и видишь, что ты сделал хорошо. Правда, оно еще не хорошо и не плохо, просто никак. Надо править, править и править… Может, не пойти на лекцию завтра, а заняться правкой? Тогда уже на следующий день я покажу то, что сделал, тем, кому это важно. Вот будет здорово. Впрочем, какое там завтра — уже сегодня, за окном-то светло, правда, свет серенький, и осень выдалась серенькая, холодная, а еще на спасение этого… как его там — пошло десять денье, теперь придется подтянуть поясок… Но это все неважно.

Долгий горестный стон из-за спины оборвал блаженное течение теплохладного ветра. Кретьен, почти забывший, что на его кровати кто-то есть, обернулся, как ужаленный. Парень по прозвищу Дворянин приподнялся на локте, всклокоченный, с до крайности помятой физиономией, и озирал обиталище поэта с крайним изумлением.

Кретьен не без интереса наблюдал, как ярко-синие, припухшие глаза медленно обретают осмысленное выражение. Парень при дневном свете оказался довольно хорош собой, если не принимать во внимание разбитую губу да слегка раздувшийся от вчерашних приключений нос; вид у гостя был недоуменный и кристально-честный, и Кретьен на первый взгляд не дал бы ему более двадцати лет от роду.

Что-то осознав, Дворянин издал невнятный долгий звук, среднее между стоном и вздохом, и повалился обратно на подушку, зажмурившись — должно быть, от света раскалывалась голова. Похоже, ему приходилось нелегко. Вспомнив опыт Ростана, поэт милосердно плеснул водички из глиняного кувшина в деревянную чашку с щербатым краем и поднес страдальцу напиться.

— Ну не медик я… Не медик! — внезапно громко и очень отчетливо высказался страдалец, не разлепляя глаз. Кретьен от удивления чуть не пролил воду на своего подопечного.

— Верю, — осторожно сказал он, не решаясь его приподнять: было такое ощущение, что потяни Дворянина за какую-нибудь часть тела — она и оторвется.

Осознав присутствие кого-то незнакомого, юноша содрогнулся — как-то сразу весь, от головы до кончиков пальцев. Кретьен вчера догадался его разуть — и правильно: тот, видно, вертелся во сне, и одеяло его благодетеля теперь безобразным комком покоилось под грязноватыми стопами. Отличное беличье одеяло, Кретьенова собственность…

…Гость разлепил глаза. Надо же, какой яркий синий цвет! Такие глаза, наверно, нравятся девушкам — особенно окаймленные длинными, как у дамы, очень густыми и черными ресницами. Впрочем, сейчас эти ресницы слиплись и выглядели неубедительно.

— Ты кто таков?..

Кретьен чуть помедлил с ответом. Варианты «хозяин этой комнаты», «школяр», «рыцарь», «шампанец» и просто «друг» пронеслись у него в голове, не выдав ничего лучшего. Почему-то на вопрос «ты кто таков» у него никогда быстро не получалось ответить… А зря. Бедняга гость, видно, пришел за время его молчания к каким-то собственным выводам; игра мысли изобразилась на его открытом лице, и он, приподнявшись в постели, с выражением ожесточенного страдания занес слабую длань, очевидно, намереваясь своего спасителя двинуть в зубы.

Однако Кретьен успел первым. Кулак его без малейшей жалости врезался бедолаге в ухо, и тот, будто бы даже и не удивившись, беззвучно упал обратно на подушку. Глядя на него со смешанными чувствами и в очередной раз поражаясь людской неблагодарности, хозяин сунул ему к губам наполовину расплесканную чашку и выговорил:

— Пей. И не дури.

— Я — дворянин, — не в первый раз поражая логичностью мысли, высказался поверженный гигант.

— И что теперь?..

— А ты мне в ухо дал, — продолжал с натугой размышлять тот, не раскрывая глаз. — Это… недопустимо.

— А я — рыцарь, — мрачно, неожиданно для себя самого брякнул Кретьен, со стуком ставя чашку на пол и возвращаясь к столу. — А вы, господин дворянин, валяетесь на моей кровати, после того, как я вчера вырвал вас из когтей некоей дамы, которая от вас чего-то хотела. Думайте сами, имею ли я право дать вам в ухо. Надумаете — скажете.

— Тогда все нормально, если ты рыцарь, — четко осознающий наличие социальной лестницы юноша рывком приподнялся с кровати и вылил в рот содержимое чашки. — А скажи, пожалуйста… — вода, видно, несколько прояснила его мысли, — это мы не с тобою вчера…

— Нет, не со мной, — даже не дослушав до конца, быстро ответил Кретьен. Новый знакомец одновременно злил и забавлял его, однако хотелось поскорей покончить с этой историей и остаться одному. Наедине со своей кроватью.

— А ты не помнишь, эта женщина… — Дворянин спустил босые ноги с кровати, пошевелил грязноватыми пальцами. Выглядел он уже вполне человекообразно. — Ну, та… Черная. Ты не помнишь, я с ней не того… Спал я с нею или нет?..

— Вот уж не знаю, — Кретьен подавил желание расхохотаться. — Тебе лучше знать… мессир дворянин.

— Лучше бы нет, — несостоявшийся медик потер ладонями виски, поражая поэта своей откровенностью. — А то, если да, придется ее найти и заплатить. Я же дворянин все-таки… надо заплатить, а нечем. Совершенно не гроша!..

— Не волнуйся, с этим все в порядке, — с неожиданной симпатией утешил его Кретьен, приваливаясь спиной к столу — ноги что-то не держали. — Я дал ей сколько-то… Сколько она просила.

И тут похмельный голиард удивил его так сильно, что он едва не запутался в собственных ногах. Поднявшись, еще слегка пошатываясь, в обвисающих на коленках грязно-зеленых шоссах, Дворянин из трактира учтиво, необычйно изящно поклонился ему и сказал с интонацией, сделавшей бы честь Труаскому двору, с шампанским — разрази меня гром, шампанским акцентом, который шампанец никогда не перепутает ни с чем другим: