Виссарион Саянов - Небо и земля

— Отлично, господин профессор, — сказал он. — Я зачислен в школу и сегодня же хочу начать занятия.

Риго улыбнулся и спрятал трубку в карман.

— Когда вы приехали в Мурмелон?

— Сегодня.

— Тогда понятно, что вы еще не знаете правил нашей школы. Вам долго придется пожить в Мурмелоне, пока вы сможете начать полеты…

— Но я приехал сюда не для того, чтобы бездельничать.

— Простите, — ответил Риго, — я хочу посмотреть, как будет спускаться Вахтер. Приходите сюда завтра утром и, главное, не торопитесь. Вы никогда не станете хорошим авиатором, если будете спешить.

Риго поклонился, снова набил трубку и повернулся спиной к Победоносцеву.

— Ну, что? — спросил Тентенников.

— Ничего не понимаю. Отложил разговор до завтра. Советует не торопиться…

Вахтер начал спускаться. Когда его аэроплан, быстро пробежав по полю, остановился возле самой опушки леса, кто-то захлопал в ладоши, быстро и шумно. Зрители стали расходиться, Загудели рожки автомобилей. Поле постепенно пустело.

В ту раннюю пору авиации каждый час полетов становился историей, каждый день приносил победу. Что ни полет — то рекорд, что ни посадка — то событие. Человек подымется на несколько сот метров — и сразу же известие о его полете облетает все газеты. В самом начале большой эпохи жили летчики, и слава была уделом пионеров.

Тентенников и Победоносцев вернулись в кафе. Почти все места уже были заняты. За круглым столом сидела большая компания авиаторов. Тентенников и Победоносцев сели неподалеку.

За круглым столом говорили по-французски. Широкоплечий человек в авиаторской шапочке молча курил. Кожаная куртка топорщилась на его могучих плечах. Рядом сидел черноволосый авиатор с зеленым жетоном на груди. Черноволосый сердито упрекал своего соседа. Победоносцев прислушался. Они говорили по-русски.

— Как тебе не стыдно! Я жду от тебя сочувствия, а ты сам начинаешь ругать. Войди в мое положение: после того как я вышел из больницы, каждый день по нескольку раз бегаю на Шалонское поле, упрашиваю, умоляю, чтобы меня пустили к аппарату, и вдруг ты говоришь, что я нарочно оттягиваю полеты…

Широкоплечий авиатор закурил новую папиросу и спокойно ответил:

— Я предлагал поучить тебя, а ты почему-то отнекивался, не хотел…

— Неужели ты не можешь понять почему? — горячился черноволосый. — Я не хотел пользоваться услугами профессионала, с которым буду состязаться в России.

— По-купецки рассуждаешь, по-торгашески, — тихо сказал широкоплечий авиатор. — И состязаясь, думаю, можно остаться друзьями. Так-то, Хоботов…

Черноволосый поднялся и сердито ударил кулаком по столу.

— Завтра же полечу. А слов твоих о торгашестве ввек не позабуду, — погоди, еще придешь да поклонишься мне…

Он был пьян, растрепан, и слова вылетали из его рта с легким присвистом.

Широкоплечий авиатор пожал плечами. Черноволосый крикнул что-то по-русски, схватил шляпу и выбежал из кафе.

В кафе было шумно и весело. Люди многих национальностей Европы — русские, французы, англичане, итальянцы, немцы — сидели за круглыми столиками, пили вино и пиво, шумно спорили, смеялись, и разноязычный несмолкаемый гул волновал, кружил сердце, заставлял Победоносцева еще больше мечтать о заветном призвании. Сегодня штурмуется небо, и как радостно слышать в Мурмелоне русскую речь, знать, что русская молодежь занимает здесь достойное место.

Победоносцева особенно заинтересовал авиатор в кожаной куртке, — в его повадке было столько спокойствия и уверенной силы, что все обращались к нему как к старшему и более опытному товарищу, хоть он был моложе многих, сидевших рядом с ним.

Захотелось познакомиться с этим человеком. Победоносцев долго обдумывал, с чего бы начать разговор, потом, махнув рукой, подошел к столу.

— Простите… Позвольте познакомиться. Будущий летчик Победоносцев. Мой приятель Тентенников, — показал он рукой на своего нового знакомого, сидевшего за соседним столиком.

Авиатор улыбнулся. Победоносцев увидел его крепкие широкие зубы и тоже улыбнулся в ответ.

— Мы только сегодня приехали. Ничего еще не знаем. Словно в лесу…

— Что ж, познакомимся. Быков.

Быков! Победоносцев чуть не присел на месте. Как же, он знает эту фамилию. О Быкове говорил сегодня хозяин кафе. А перед отъездом в Париж Победоносцев видел портрет Быкова в «Огоньке». Среди первых русских летчиков имя Быкова — одно из самых известных… Он окончил школу Фармана и за несколько месяцев стал грозой летчиков-спортсменов. На больших и трудных авиационных соревнованиях во Франции он несколько раз брал первые призы.

Быков протянул Победоносцеву руку.

— Присаживайтесь к нам…

— Он меня не понял, — зачастил итальянец, продолжая прерванный разговор. — Я его не хотел обидеть. Я хотел сказать, что суеверия никогда не обманывают авиаторов. Я видел Делагранжа за две недели до его смерти. Он сидел в ресторане и рассказывал, что верит в тайну цифр. Особенно он любил число тринадцать.

— А Монессан боится черных кошек, — вставил кто-то, — и если кошка ему перебежит дорогу — отменяет полет. Из-за этого он платил однажды неустойку…

— А Сантос-Дюмон? — сказал Победоносцев. — Когда он впервые летал, бульварные парижские редакции ждали его смерти. В газетах были заготовлены тогда два некролога: один о римском папе, который был очень плох, совсем безнадежен. Второй — о Сантос-Дюмоне…

— Кто вы такой? — быстро спросил итальянец. — Откуда ним известна жизнь Сантос-Дюмона?

— Я читал его книгу «В царстве воздуха».

— А я думал, что вы его личный друг, — посмеиваясь, развёл руками итальянец. — Чего же он боится, Сантос-Дюмон?

— Нет, я не о том, чего боится. Я о том, что он постоянно носит на груди образ святого Бонифация, подарок своего отца…

Тентенников встал из-за соседнего столика и подошел к Победоносцеву.

— Свинья, ну и свинья же вы, — сказал он громко и отчетливо.

— Что вы хотите сказать?

— Не по-товарищески вы поступаете…

— Позвольте…

— Ехали вместе, а теперь уходите от меня, оставляете одного, за столиком…

— Простите, — засуетился Победоносцев, — пожалуйста, простите. Я сейчас, господа, прошу любить и жаловать моего приятеля, будущего авиатора Тентенникова.

Тентенников поклонился.

— Давно из России? — вежливо спросил итальянец.

Тентенников разом сказал три известные ему французские фразы насчет «он пе», «мерси боку» и «пурбуар», важно поглядел на итальянца и, подозвав девушку, разносившую вино, поднял вверх палец. Девушка сразу поняла, чего от нее требует Тентенников, и поставила на столик бутылку бенедиктина.

— Он пе? — спросил Тентенников и протянул стакан с ликером итальянцу.