Виссарион Саянов - Небо и земля

— А впрочем, зачем метать бисер перед свиньями, — сердито сказал Тентенников, застегивая на все пуговицы кожаную куртку и с ненавистью глядя на Риго. — Жалею, что встретились…

Он ушел, не попрощавшись с мсье Риго, и, возвращаясь пешком в гостиницу, долго думал, как следует поступить теперь, после беседы с этим бывшим профессором летной школы. Подозрителен очень и сам Риго, и молчаливые люди, которых он впускает в квартиру после условного звонка, и разговоры француза очень нехороши, — ведь он полон злобы и ненависти к России и всему советскому…

Завод, на котором теперь работает Риго, национализирован, как и хоботовский завод, а раньше на нем хозяйничали иностранцы, и, понятно, Риго мечтает о возвращении старых порядков… Но кто же его просит оставаться на заводе, — не нравится, ехал бы обратно в Париж…

Да, обязательно надо поговорить с комиссаром завода, рассказать ему о Риго… Приняв решение, Тентенников успокоился и долго гулял по переулкам от Арбата до Пречистенки. Уже смеркалось, голубыми казались оконные стекла, кое-где в подвальных этажах тянулись кверху тоненькие ниточки света от коптилок и сальных свечей. Прохожих было мало, на перекрестках были расклеены свежие номера газет, и Тентенников от заголовка до подписи редактора прочел газетные полосы, — каждая строка звала в поход, в бой, рассказывала о врагах, угрожавших существованию молодого советского государства, и еще с большей злобой подумал теперь Тентенников о мсье Риго. Только бы поскорее получить самолеты — и в Эмск. Там уж и дня он не промедлит, сразу подымется в небо. Навряд ли удастся сдобровать белогвардейцам, если он встретится с ними над облаками…

Когда окончательно стемнело, Тентенников решил пойти в номер гостиницы отоспаться, а завтра с утра направиться на завод и потом посетить отца Быкова.

Так он и сделал — отоспался, отдохнул, а поутру, ни свет ни заря, отправился на завод.

Комиссар завода, низенький коренастый человек с седой головой, долго препирался с летчиком; клялся, что свободных самолетов у него больше не осталось, и не поленился сходить с Тентенниковым в низкий просторный ангар в самом конце заводского двора. То, что увидел Тентенников, напоминало кладбище: остовы моторов, скелеты машин, обрубки крыльев… Тентенников узнавал машины, которыми управлял еще несколько лет тому назад. Особенно страшно было смотреть на «фарманы», «блерио» и «райты» первых выпусков… Пожалуй, теперь и он не решился бы подняться в воздух на старом «фармане». А раньше… Да что и говорить — молодость прошла на таких вот костоломках, летучих гробах…

Комиссар признался, что человек он земной, а не летный, о самолетах имеет самые недостаточные сведения, и Тентенников предался воспоминаниям вслух. Рассказывал он почему-то больше всего о той поре, когда совершал гастрольные поездки по России, и рассказами своими привел в умиление комиссара.

— Поди ж ты! — сказал комиссар. — А я-то думал, что большинство летчиков из царского кадрового офицерства. Ну, ежели вы мужицкий сын да к тому же настоящий красный летчик, я уж вас не обижу.

Он повел Тентенникова в другое заводское здание. Там стояло несколько новеньких самолетов.

— Вот это уж другое дело, — обрадованно вздохнул Тентенников.

— Приходите завтра, я вам выпишу две таких машины, — сказал комиссар.

— Нет, я до завтра ждать не могу. Нужно по-серьезному разговаривать. Если вы взаправду уважаете летчиков, вышедших из народа, то не задерживайте и сегодня же оформите документы…

— Неужто от одного дня так много зависит?

— Не то! Характер у меня такой. Не люблю на завтра откладывать дело, которое можно сделать сегодня… Уж вы будьте добры, окажите помощь, — мы вам из отряда благодарственную телеграмму пришлем…

Комиссар пожал плечами, но спорить с Тентенниковым не стал. Летчик сумел настоять на своем и не отходил от комиссара, пока не были оформлены документы. Мало того, он сумел отправить один самолет на вокзал, где уже стояла наготове платформа. Второй самолет комиссар обещал переправить завтра, — не было у него больше свободного транспорта. Убедившись, что рабочие отправлены на вокзал и аккуратно погрузят самолет, Тентенников стал горячо благодарить комиссара, и тот расчувствовался:

— Душевный вы человек, товарищ летчик, — и не хочешь, а вам навстречу пойдешь. На своем настоять сумеете. Я таких людей люблю. Может, еще не раз встретимся…

— Обязательно. А кстати, товарищ комиссар, что делает у вас мсье Риго? Работает он нынче?

Комиссар от огорчения даже руками замахал:

— Какое там работает! Прогуливается по цехам с тросточкой, каждое утро клянется, что и дня лишнего не будет на заводе, только оформит документы — и вернется к себе в Париж. Ведь он — агент старых хозяев, и я решил попросту выгнать его с завода…

— Вот и надо его отпустить поскорее…

Тентенников рассказал о своей беседе с мсье Риго, о подозрительных посетителях его квартиры, о прямых угрозах француза советскому государству, о вчерашней ссоре.

Выслушав рассказ Тентенникова, комиссар сказал:

— Спасибо вам большое, товарищ! Я уж сам обязательно займусь этим человеком. А вас буду ждать завтра, — тогда мы и вторую машину на вокзал отправим…

Распрощавшись с комиссаром, Тентенников направился на розыски отца Быкова.

Старик обрадовался Тентенникову и на радостях предложил сходить в баньку; теперь-то и в бане вымыться трудно, но знакомый банщик пропустит вне очереди с черного хода, и можно будет грязь дорожную смыть перед новой дорогой.

— Опять же вошь появилась, — вздохнул старик, — ползет с человека на человека, и вывести ее невозможно. Я, конечно, средствие одно знаю, да неведомо, всякому ли годится. Мне думается, помогает. Надо к гайтану, рядом с крестом нательным, ладанку привесить, а в ладанке той мяту зашить. Страсть как вошь мятный запах не обожает!

— Эх ты, — вздохнул Тентенников, — да у меня уже, почитай, лет двадцать нательного креста нету…

— Я тебе раздобуду крепкий гайтан, — услужливо предложил старик. — Ты и поноси, попробуй! Пойдем, что ли, в баньку?

Тентенников согласился, и старик тотчас же разыскал тоненький плетешок в заветной шкатулке. К плетешку он привязал ладанку с мятой и, протянув свой дар Тентенникову, хитрю прищурился.

— Только учти, — предупредил словоохотливый старик, — от головной вши ладанка не спасает…

Ваня посмеивался над стариком, но тот и не думал обижаться; и в мыслях не было у него, что Ваня не верит замысловатому объяснению. Просто смешлив по молодости лет, а от смеха кость ширится и горло грубеет, стало быть, и хорошо, раз смеется: у плаксивых ребят всегда простуда в кости…