Виссарион Саянов - Небо и земля

Лес становился гуще, и пули теперь свистели не так часто, как прежде. Мальчишка упал в траву. «Не ранен ли?» — тревожно подумал Тентенников. Нет, все в порядке, жив, быстро кивает русой головой. Тентенников тоже упал в траву и пополз за мальчишкой.

Так ползли они минут десять, не меньше.

— Теперь уже близко! — крикнул мальчишка и сразу исчез, словно провалился сквозь землю.

«Не в ямину ли попал?» — подумал Тентенников, но из травы снова выглянуло уже знакомое курносое лицо, и мальчишка сделал пальцами знак, означавший, должно быть, что беда миновала.

В одно мгновение Тентенников подполз к мальчишке; после такого отчаянного рывка ни одного шага, пожалуй, не удалось бы теперь сделать.

— Прыгай, — крикнул мальчишка.

Тентенников прыгнул в ямину.

— В подпол полезем, — решительно сказал новый друг.

— А где мы? — спросил Тентенников.

— Тут подпол есть, — ответил мальчишка. Говорил он певуче, с характерными для псковского говора речениями, и взгляд у него решительный и даже, пожалуй, задиристый.

— Дома нет, а подпол есть?

— Дом сгорел.

Они проползли по земляному ходу и оказались в каком-то сыром, темном помещении.

— Видишь? — спросил мальчишке.

— Пока ничего не вижу.

— Глаза попривыкнут — увидишь.

Они лежали рядом, и Тентенников, тяжело дыша, не мог больше промолвить ни слова. Одно только радовало его: в подполье было прохладно, казалось, будто окунулось тело в холодную воду.

— Здешний? — спросил мальчишка.

— Издалека.

— А я тутошний.

— Теперь мы оба с тобой тутошние.

— Ты-то куда пробирался?

— В Ленинград.

— Вот ведь как!

— А ты?

— Я и сам не знаю.

— Долго будем сидеть под полом?

— До ночи просидим.

— А потом куда?

— А потом, куда тебе надо, выведу.

— А тебя как зовут?

— Власом.

— А меня — Кузьма Васильевич.

— Ладно, — сказал мальчишка. — Теперь кусовничать надобно. У тебя хлеб-то есть?

— Нету. Я ведь на самолете летел, мне в хлебе надобности не было.

— На самолете? И летел, говоришь? Такой толстый — и на самолете?

— А ты думаешь, толстые не летают? — обиженно спросил летчик.

Глаза Тентенникова постепенно привыкли к полумраку, и он заметил, что в подполье не так уж темно, как ему показалось с первого взгляда.

Влас был разговорчив, в тоне его даже покровительственная усмешка появилась, но как только Тентенников начинал расспрашивать его о том, что произошло в деревне, мальчик замолкал и судорожно дергал плечами. Он старался отогнать от себя какое-то воспоминание, и, почувствовав это, Тентенников уже не задавал больше вопросов. Влас ему понравился. Было мальчишке лет тринадцать, не больше. Крепкий, коренастый, уверенный в своей силе, он теперь, через полчаса после того, как удрал со своим неожиданным спутником от немецких солдат, и виду не показывал, что думает о только что миновавшей опасности.

— Значит, со мной пробираться будешь? — еще раз спросил Тентенников.

— С тобой мне по пути.

— Дорога здесь трудная, фашисты повсюду рыщут, того и гляди, сцапают они нас с тобой…

— Отобьемся, — уверенно сказал Влас.

— Мне-то с автоматом нельзя же идти — сразу поймают…

— Твоя беда — с полгоря, — ответил Влас. — Видишь, как ты обородател. Дён десять пройдет — совсем стариком станешь. Борода-то, гляди, седая…

— И то верно, — с неохотой согласился Тентенников.

— Стало быть, надо тебе переодеться. Тогда никто тебя не признает, даже и тот, кто прежде знавал. Так ведь?

— Так…

— А одежду я тебе соберу…

— Где же ты ее возьмешь?

— Места-то, небось, мне знакомые. Мигом слетаю…

Он собрался было уходить, но вдруг, обернувшись, сказал:

— Только ты, гляди, не уходи. А то мне одному боязно будет…

— Куда же я без тебя уйду! Ты дороги здесь знаешь, а я без тебя пути не найду…

Влас широко улыбнулся и уполз из подвала. А через два часа он вернулся — и не один: с ним шел высокий парень в сером пальто, с автоматом и связкой гранат.

— Ты уж того, не сердись, — извиняясь, сказал Влас. — Одежду я тебе, конечно, принес. А со мной партизан пришел — документы хочет проверить.

«Не иначе, как ты его привел, чертяка, — решил Тентенников, глядя на плутоватое лицо Власа. — А если подумать — и правильно сделал… Мало ли какой народ скитается по дорогам войны».

Партизан проверил документы Тентенникова, вздохнул, услышав рассказ летчика о недавнем воздушном бое, и тихо сказал:

— А может, вы в Ленинград повремените возвращаться? У нас тут также дела горячие, небось… Шли бы партизанить с нами, право…

— Не могу. Сейчас авиационные техники очень нужны армейским частям.

— Что ж, идите, — вздохнул партизан. — А если не пробьетесь сквозь фронт, к нам вертайтесь. Плохо не будет.

— Ладно, тогда уж вернусь.

— Лесок видите? — деловито спросил партизан, когда переодетый Тентенников вышел на дорогу.

— Вижу…

— В этом леске пока будем находиться. Так что, в случае чего, милости просим.

Они расстались на перекрестке.

— Может, еще вернусь! — крикнул, обернувшись, Тентенников.

Парень, не отвечая, помахал на прощанье кепкой и вскоре исчез за поворотом дороги.

Много дней и много ночей шел Тентенников с Власом по немецкому тылу. Оборванный, в дырявых сапогах, в перепачканном краской пиджаке, с седовато-рыжей бородой, Тентенников походил теперь на старого-престарого мужика, скитающегося по немецким тылам, после того как было разорено родное селение.

Он шел с Власом по пропахшим пороховой гарью осенним дорогам России, по тропам, по кочкам болот и по поемным лугам.

Они спали на земле, в кустах за валунами, много раз укрывались от немецких солдат, два раза уходили от погони и через много дней вышли к небольшому селу.

— Здесь место мне знакомое, — приглядевшись, сказал Влас. (Тентенников теперь уже знал, что родителей Власа убили эсэсовцы.) — Мы тут с покойным тятькой были однажды, кур покупали! Не иначе, как сельцо называется Большие Колпаны…

В Больших Колпанах стояли немецкие солдаты. Ползком добрались Тентенников с Власом до деревенской околицы и так же осторожно и бесшумно поползли вперед.

Полк за последнее время сменил пять аэродромов и теперь находился в одном из пригородов Ленинграда. Отход войск на новые оборонительные рубежи во много раз усложнил боевую работу летчиков. Немецкие аэродромы тоже приблизились к городу, и зачастую, запоздав на минуту со взлетом, летчики рисковали потерять на земле свои боевые машины, — так часты стали бомбардировки летных полей. С тех пор как летчики впервые услышали обращенные к народу слова Сталина, как бы удачны ни были воздушные бои, истребители считали, что еще мало сделали для победы, и почти не отходили от самолетов — так и спали, не раздеваясь, в машинах, ожидая приказа о вылете.