Виссарион Саянов - Небо и земля

«Мы, штурмовики, клянемся внезапными, могучими ударами бить фашистов, везде, где будет приказано, — во вражеском тылу, на коммуникациях, на переднем вражеском крае», и Уленков, медленно шевеля губами, повторял слова этой боевой клятвы.

Когда у микрофона выступил другой летчик и начал рассказывать о боевых делах истребителей, Уленков уже принял решение. Он поднялся с постели, торопливо оделся, кое-как натянул сапог на забинтованную ногу — для этого пришлось разрезать голенище — и сразу вышел из комнаты.

Встретив его на пути к аэродрому, прихрамывавшего, морщившегося от боли, но идущего решительным шагом, Дуня испуганно всплеснула руками, но Уленков погрозил ей пальцем: дескать, не выдавай меня и не говори никому, что я ушел.

На другой день он уже был в небе.

Возвращаясь с телеграфа, Елена Ивановна нарочно пошла самой дальней дорогой, по переулкам, — ей хотелось кое о чем подумать, а дома трудно было оставаться наедине со своими мыслями. Как всегда, в семье каждую минуту возникало множество неотложных дел — хлопот по хозяйству, разных забот… Елена Ивановна медленно шла по тихому переулку. Возле углового дома, разрушенного на прошлой неделе во время очередной бомбардировки, толпились люди, откапывающие из-под обломков домашний скарб. Работали они не переговариваясь, и только когда кому-нибудь удавалось извлечь из-под обломков корыто, или сломанный стул, или корзину с бельем, или искалеченную куклу, на мгновение прекращалась работа, — в этих обломках, чудилось каждому, жила какая-то частица недавней спокойной жизни…

И то, что видела Елена Ивановна в переулках родного района, отвлекало ее от привычных мыслей, мешало сосредоточиться и снова напоминало о событиях минувшей ночи… На улицах было людно и шумно. Девушки в комбинезонах, молодые парни в новеньких мешковато сидящих гимнастерках, пожилые люди с противогазами быстро двигались по тротуарам; гудели тяжелые грузовики, ржали лошади, которых вели на сборные пункты, и над всем этим гомоном и шумом властвовал метроном, ровными, гулкими ударами отсчитывая минуты и часы.

Когда Елена Ивановна вернулась домой, Женя сказала, что в столовой уже давно дожидается какой-то летчик с письмом от Петра Ивановича, — приехал ненадолго, привез посылку и письмо.

Сняв пальто и шляпу, Елена Ивановна вошла в столовую. Молодой человек в летной форме сидел за угловым столиком и перелистывал комплект иллюстрированного журнала.

— Вы от Петра Быкова? — спросила она.

— Так точно. А вы его жена будете?

— Да…

— Вот и хорошо. Я, знаете, волновался. Говорили, будто в вашем районе много фугасок падало…

— Поблизости падало, а нас пока не задело.

— В тылу-то, знаете, какие рассказы! Ведь каждый волнуется, у каждого из нас кусочек сердца в Ленинграде остался. Хорошо, что вы пришли сейчас. Я ведь уже уходить собрался. Времени у меня, как сами понимаете, в обрез: через несколько часов надо вылетать обратно…

— Разве муж мой еще в тылу? Я думала, что он вернулся уже на аэродром, в Запсковье.

— Он вам писал, как получилось, что не смог уехать с Урала. Должно быть, письма затерялись дорогой…

— Ну, как он там живет? — тихо спросила Елена Ивановна. — Наверно, работы много? Да вы садитесь, пожалуйста, я вас ненадолго задержу, самую малость. Может, чаю собрать? У нас электрический чайник замечательный, закипит мигом.

Она суетилась, ходила от стола к буфету и от буфета к столу, перетирала чашки, доставала с полок хлеб, печенье, а летчик улыбался и говорил:

— Вы не беспокойтесь, Елена Ивановна. Мне ничего не нужно.

— Нет, я вас так не отпущу, это не по-хозяйски, — настойчиво твердила она и, садясь рядом с ним, испуганно глядела на гостя, словно боялась, что он так и уйдет, ничего не рассказав о Быкове.

— Кстати, я вам посылочку принес и письмецо, — сказал летчик, набивая махоркой трубку.

— А я-то и не догадалась спросить вас, — беспокойно сказала Елена Ивановна. — Новости какие-нибудь есть у него?

— Новостей особенных нет. У нас на заводе тихо, работы очень много. Он вас просил собираться к нему.

— Мы, ленинградцы, знаем, как тяжело наше положение теперь. Ленинград уже окружен, мы теперь в кольце блокады, и я считаю себя не вправе уехать — ведь я здесь работаю в группе самозащиты, руки мои здесь нужны…

— Петр Иванович огорчится, — сказал летчик, — он так мечтает о встрече с вами…

В комнату вбежала Женя. Она была чем-то очень встревожена. В ее руках блестели ножи, которые она только что относила на кухню.

— Что с тобой? — недоуменно спросила Елена Ивановна.

— Из жакта повестку принесли.

— Какую повестку?

— Придется тебе, Ленушка, на оборонные работы ехать, — проговорила, входя в комнату, Софья Гавриловна. — Папаша твой очень волнуется, но мы с Женей решили: будем за Иваном Петровичем ходить вместе. На то время, пока тебя не будет, я к вам на квартиру переберусь. Так что ты, воин, о своем тыле не беспокойся. Чистота такая же будет, как при тебе.

Победоносцев, вошедший в комнату вместе с Софьей Гавриловной, недовольно промычал что-то сквозь зубы.

— Стало быть, передайте мужу, что я пока выехать не смогу, — сказала Елена Ивановна, обращаясь к летчику. — Изменится обстановка на фронте — приеду. А пока тут останусь.

— Может, письмо напишете?

— Вы на словах передайте, а письмо я потом напишу, когда с оборонных работ вернусь. А вот невестку мою мы с вами теперь же отправим. Она в положении, на седьмом месяце, ей тут оставаться нельзя.

Голос Елены Ивановны стал жестким и властным.

— Что вы, Елена Ивановна, — умоляюще сказала Женя. — Как же мне эвакуироваться, если вы сами хотите здесь остаться. Нет, нет, что ни говорите, а товарищу придется без меня улететь.

Летчик молча стоял в сторонке, он понимал, что лучше ему не вмешиваться в этот трудный разговор. Насупясь ходил по комнате Победоносцев, а Софья Гавриловна, перемывая чашки в полоскательнице, укоризненно покачивала головой в ответ на каждое возражение Жени.

— Я чувствую, все вы против меня, все хотите от меня отделаться, — плача, проговорила Женя. — Но я все равно не уеду… Я не такая слабая, как вы думаете, я все перенесу, ничего не испугаюсь. Ведь рассказывал же вам Ваня, как мы с ним однажды подымались на Казбек, — и я оказалась тогда не слабее мужа…

Она посмотрела на Софью Гавриловну, но не нашла поддержки в ее строгом, осуждающем взгляде.

— Мы так дружно жили, а вы теперь хотите от меня отделаться… К тому же не я одна беременная в городе… Остаются другие, останусь и я…

Софья Гавриловна решительным жестом отодвинула полоскательницу с недомытыми чашками и поднялась из-за стола.

— Зачем ты, Женечка, так упорствуешь? — громко сказала она, привлекая к себе плачущую женщину и не выпуская ее из своих объятий. — Или ты всерьез думаешь, что твоему мужу будет легче воевать, если ему напишут о твоей блажи?