Олег Бенюх - Подари себе рай

— Постой, постой! — Сильвия взяла с полки увесистый том, стала его листать. — Вот, в книге второй Гаргантюа пишет сыну: «То время, когда я воспитывался, было благоприятно для наук менее нынешнего. То время было еще темнее, еще сильно было злосчастное влияние варваров, готов, кои разрушили всю хорошую письменность. Но по доброте Божьей, на моем веку свет и достоинство были возвращены наукам».

— Спасибо, милая, это именно то место. Все-таки какие чистые, какие всесторонне развитые индивидуумы — эти члены Телемского аббатства! Ни убогих духом, ни носителей тайных или явных пороков, ни злобных завистников и ущербных злопыхателей. Обитель изобилия, молодости, красоты. Науки и искусства — вот кумиры. Не помню точно, но где-то там же описание этих счастливых людей.

— Вот оно, я нашла. «Все они умеют читать, писать, петь, играть на музыкальных инструментах, говорить на пяти-шести языках и на каждом языке писать как стихами, так и обыкновенной речью».

— В такой обители я был бы счастлив жить, таких людей я мечтал бы воспитывать!

— А разве не такую утопию вы хотите построить у себя?

— Да, ты права, — медленно ответил Иван и подумал: «Утопию такую построить можно! Но как воспитать такого человека? Воспитать, обучить. Созидать». — Я давно хочу тебя спросить — наши мальчишки и девчонки здорово отличаются от своих французских сверстников?

— Ты имеешь в виду национальные различия?

— Любые. — Иван понял, что Сильвия тянет время для размышления. — Ты преподаешь в нашей школе уже долгое время, наверняка у тебя возникали противопоставления.

— Противопоставлений никаких не возникало. — Она улыбнулась ехидно. — У тебя ваш пресловутый классовый подход, у меня инстинктивно женский. Дети везде дети. Если бы человечество застывало в своем развитии на двенадцати-, четырнадцатилетнем возрасте, большинства убийц, предателей и прочих негодяев и мерзавцев не появилось бы и преступлений и гнусных деяний никогда и не совершилось.

— Красивая идея! Только при чем тут «мой классовый подход»?

— Очень даже при чем! Хочешь начистоту? Пожалуйста. Только потом не жалуйся своему Трояновскому! Коммунистическое доктринерство, которое вы стремитесь привить детям, пришло на смену религии.

— Нами взяты все десять заповедей.

— Ты хочешь сказать — вы взяли учение, но без Учителя?

— Допустим.

— Ванечка, это же нонсенс! Вы насильно лишаете человека Веры, отнимаете у него надежду на будущее, величайшую из надежд.

— Ты уверена, что каждый, кто верит в Иисуса Христа, искренне убежден, что есть загробный мир? — Иван говорил вяло, без обычного огонька. Сам он никогда не был воинствующим атеистом. Более того, в глубине души он верил и в Святую Троицу, и в непорочное зачатие, и в распятие и в воскрешение.

— Даже малейшая надежда на это — я убеждена! — удержала очень, очень многих и от малого, и от великого греха.

— А разве не греховно все то, что зиждется на страхе?

— Да не на страхе, Ванечка, не на страхе. На Любви!

Подобные споры происходили между ними обычно вечерами, когда они были совсем одни. Но Иван знал великолепный способ положить конец словесному поединку…

***

Предотъездная суматоха — сколько в ней радости и печали, заветных предвкушений и радужных ожиданий! Нескончаемой чередой идут отвальные — приемы, вечера, вечеринки. Святое дело — составить список подарков, надо никого не забыть, вспомнить вкусы и желания; прикинуть расходы, представить реакции родных, знакомых, сослуживцев, соседей, начальства. Приятные эти заботы перемежаются с заботами служебными, подготовкой отчета в Москве, введением в курс дела сменщика, который приехал «делать революцию», улучшать, совершенствовать, смело идти вперед и выше. На своем «Обворожительном» Иван за последнюю неделю перед отъездом трижды слетал в Вашингтон, а в Нью-Йорке мотался и по Манхэттену, и по Бруклину, и по Квинсу. Побывал и в бедных еврейских лавчонках на Яшкин-стрит, где появление его роскошного «бьюика» неизменно вызывало взволнованное почтение и мгновенное повышение цен, и в величественно-торжественном универмаге «Масу» на Бродвее. В Амторге долго и внимательно изучал он таможенные правила и списки личных вещей, разрешенных ко ввозу.

— У вас, конечно, дипломатический паспорт, — сказал Ивану уважительно один из экспертов. — Однако у нашей таможни семь пятниц на неделе и вообще…

Он не договорил, что «вообще», но Иван его понял. Сокрушенно вздохнув, развел руками: «Сынишка так мечтал, что я привезу автомобиль. Но по нынешним порядкам, если я машину отправлю домой, то по родной столице буду в ней разъезжать буквально без штанов».

— Вашу машину можно здесь хорошо продать, — успокоил его амторговец.

— Нет, я ее Сергею, известинцу, оставляю.

Эксперт понимающе кивнул.

Сергей устроил для друга прощальный ужин у себя дома в самый канун отъезда. Он хотел заказать отдельный кабинет в ресторане «Уолдорф Астория», но Иван запротестовал: «Ей-богу, Серега, устал я от всей этой кутерьмы. И потом, хочу в этот последний вечер побыть без веселой толпы жующих и пьющих.

…Их было четверо — Сильвия, Элис, Сергей и Иван. Еда, обычная американская еда — салаты, стейки с картофельным пюре, кукурузой, цветной капустой, яблочный пирог, — была доставлена из ресторана «Хулиган», который располагался на первом этаже дома Сергея и где его знали все: владелец, шеф-повар, официанты. Вишневого цвета посуда, вишневого цвета бокалы, вишневого цвета свечи.

— Красиво! — как-то безразлично произнесла Сильвия при взгляде на стол.

— Серж с Украины, — заметила Элис, появляясь из кухни с бутылками вина, которые там открывал хозяин. — Как и Ваня. У них вишня — самая любимая ягода.

— Во Франции ее тоже любят. — Сильвия сняла шубку из серебристой лисы, подошла к трюмо, стала приводить в порядок прическу.

«Хороша! — Элис исподволь разглядывала француженку. — Каждый раз ее вижу и каждый раз открываю новые грани Иванова алмаза. Профиль Жозефины! Бесподобно… Что же теперь с ней будет? Ведь она его, по-моему, любит. Серж говорит — однолюбка. Ну поедет в Россию как туристка, в лучшем случае на месяц, а дальше? У Ивана жена, сын. — Элис вдруг беспокойно обернулась, нашла взглядом Сергея, тревожно улыбнулась. — На ее месте я бы… умерла».

Иван стоял у окна, прислонившись лбом к стеклу.

— Well, ladies and gentlemen, что в переводе на советский русский будет — товарищи! Давайте дружно скажем «нет!» — унынию и печали. — Сергей сказал это голосом предельно веселым. — Да, мы завтра проводим домой нашего дорогого друга. Но жизнь продолжается. И мы еще не раз и не два обнимем его в Москве, в Париже, в Нью-Йорке. — Говоря это, он разлил по бокалам недавно появившееся в продаже на Восточном побережье калифорнийское шардоне. — Семь футов тебе под килем, Иван, и счастливого попутного ветра! Сегодня он особенно нужен каждому из нас, кто возвращается в Москву.