Олег Бенюх - Подари себе рай

Через неделю копия письма Эйнштейна Рузвельту, датированного вторым августа 1939 года, была у Сергея. А еще через день Аслан Ходжаев положил расшифрованную телеграмму из Вашингтона на стол Сталина. Генсек сначала бегло пробежал текст письма. Неторопливо набил трубку, закурил, взял листок в руки, заходил с ним по кабинету, изредка попыхивая сладким ароматом «Герцеговины Флор». Ходжаев, хорошо зная привычки вождя, понял, что документ заинтересовал его не на шутку. Сталин вызвал Поскребышева, велел ему связаться по телефону с Курчатовым.

— Игорь Васильевич на проводе, товарищ Сталин.

Сталин не спеша сел за рабочий стол, положил перед собой текст письма, взял трубку.

— Товарищ Курчатов, здравствуйте. Скажите, как работает ваш циклотрон? Хорошо работает? Над чем вы сейчас трудитесь? У меня есть время, чтобы вас выслушать. Говорите подробно. Так. Так. Так. Объясните простым языком, что это значит, вы же знаете — я не физик. Так. Так. Вот теперь понятно. Дальше. Спонтанное деление ядер урана? А что это даст? Я имею в виду совсем другое. Конкретно вот что — Альберт Эйнштейн утверждает, что возможно создание атомной бомбы. Что? Вы тоже так думаете? Хорошо. Прошу вас, Игорь Васильевич, подготовить по этому вопросу исчерпывающее сообщение, с которым вы выступите на заседании Политбюро. Сколько вам потребуется времени? Согласен, через неделю.

Он положил трубку, вновь заходил вокруг конференц-стола.

— Я рад, что насчет этого Сергея мы с тобой не ошиблись. Действительно орел и действительно высоко летает. Орден Ленина заслужил. Давай представление.

— Хорошо. Есть еще один орел, которого я очень хотел бы заполучить.

— Кто такой?

— Рамзай. Резидент Лаврентия в Токио.

— Ты хочешь совсем раздеть Лаврентия. Ладно, если этот Рамзай появится в Москве, представь его мне.

— Боюсь, это будет не скоро.

— Торопиться не будем…

***

С Энрико Ферми Сергея познакомил Рэдьярд Клифф, замдекана Учительского колледжа Колумбийского университета. Веселый, компанейский, Клифф легко сходился с людьми. С Сергеем они подружились прямо с первого взгляда, на торжественном открытии советской школы: «Рэдьярд — Сергей, Сергей — Рэдьярд!»

— Ты, конечно, играешь в теннис? — спросил академик журналиста, когда они через пару недель после знакомства встретились за субботним бранчем [5] [5] Поздний завтрак — ранний ланч (от комбинации слов breakfast и lunch). в популярном среди научных плейбоев ресторанчике на Пятьдесят седьмой стрит.

— Почему «конечно»?

— Иностранные журналисты — и немцы, и англичане, и итальянцы — все играют в теннис. — Академик энергично пожал плечами, хотя лицо его оставалось спокойным.

— Джентльменское украшение профессии, — меланхолично сообщил Сергей. — Я играю, но средне.

— А я плохо, — вздохнул Рэдьярд. — Сегодня опять продул.

— Кому же, если это не секрет?

— Какой там секрет, — махнул рукой Рэдьярд. — Итальянец. Физик Ферми. Поехал в Стокгольм получать Нобелевскую премию за работы по свойствам нейтронов и прямиком оттуда в Нью-Йорк. Работает у нас в Колумбийке.

— А семья?

— Из-за семьи и эмигрировал. Жена еврейка, а законы Муссолини ввел антисемитские.

— А сам Ферми?

— Что — сам? А, нет, Энрико итальянец, католик. Член фашистской королевской академии. Правда, ни политикой, ни философией не интересуется нисколько, одержим своей физикой.

Оба еще раз прошлись вкруговую по шведским барам: мясному, рыбному, овоще-фруктовому. Официант открыл большую бутыль шампанского («Кстати, — хохотнул Рэдьярд, — итальянское!»), разлил по высоким бокалам.

— За твои будущие победы на корте! — предложил Сергей.

— Вот что, — когда они выпили и дружно принялись за еду, сказал Рэдьярд, — я потому и завел разговор о теннисе. Ты не хочешь к нам присоединиться?

— Почему бы и нет, — неспешно сказал Сергей. — Вы когда играете? Ты вроде бы говорил — трижды в неделю?

— Вторник, четверг, суббота.

И в следующий вторник они встретились. Сергею Ферми понравился. Скромно одет, прост в обращении. Однако явно ощущает сознание своей особой значимости. Не заносчивостью, не фанаберией, нет, их нет и в помине. Но незримая, мощно чувствуемая аура есть. Недаром друзья физики во всем мире обращаются к нему не иначе как «папа», ибо в своей науке он так же непогрешим, как глава всех католиков мира папа римский — в вопросах веры. После полуторачасовой игры они сидели за столиком в клубном кафетерии, пили сок.

— Я очень рад, что судьба свела меня с вами, господин Ферми. — Сергей получил за прошедшие три дня ориентировку, в которой были скупые, но довольно важные биографические детали. — Вы ведь почетный член-корреспондент нашей Академии наук!

— Давайте без китайских церемоний — Энрико, Серджио, идет?

— Идет.

— Да, ваша академия первая из зарубежных оценила мои труды. Сейчас таких званий уже более пятнадцати. Кстати, — на лице его засветилась застенчивая улыбка, — как член своей национальной академии я имею право на обращение «ваше превосходительство», смешной павлиний мундир и солидное жалованье. Ну, положим, обращение и мундир — курам на смех. А вот жалованье — его я попросил передать в помощь молодым ученым.

— Вы думаете, Муссолини с этим согласится?

— Не знаю. Должен бы. — Ферми в который раз посмотрел на часы. — Извините, время расписано по минутам. Мы, ученые, не имеем права быть рассеянными, в противном случае ничего не успеем. Вот я при всей организованности времени успеваю делать лишь одну треть потенциально возможного. Одну-единственную треть!

— Вы хорошо владеете английским.

— Читаю любую научную литературу без словарей. Разговорная речь — хуже, мой акцент меня просто бесит! Вот немецким я владею по-настоящему свободно. И Ich sprehe Deutsch, как коренной житель Берлина. Это не я, немцы говорят, — застеснялся он. — Мне довелось учиться в Геттингене у самого Макса Борна. И потом, я еще мальчиком изучил немецкий. Вдохновил меня на это мой добрый наставник в отрочестве инженер Амедей, как и на многое-многое другое.

Сказав это, Ферми распрощался и уехал. Но играть в теннис они стали вместе отныне регулярно. Энрико был не сильным, но на редкость цепким игроком; безумно не любил проигрывать; сжав губы, держался до последнего. Проиграв (а проигрывал он Сергею регулярно), расстраивался, как ребенок, у которого вдруг отняли игрушку. Впрочем, довольно скоро он обретал душевное равновесие и начинал рассказывать о каком-нибудь эпизоде из жизни своего нового «храма знаний». И неизбежно касался своей текущей экспериментальной деятельности.

— Зачем я вам это говорю? — смеялся он. И тут же добавлял, но так, что это не звучало обидно: — Ведь вы же ни уха ни рыла не смыслите в физике. Но я попытаюсь элементарно изложить количественную теорию ионизационных потерь энергии заряженными частицами, учитывающую поляризацию вещества, через которое эти частицы проходят. Тормозная способность веществ зависит от степени их конденсации. Иными словами, речь идет об эффекте плотности…