Генри Мортон - Прогулки по Испании: От Пиренеев до Гибралтара

Любопытно, что испанские правила благопристойности соблюдаются в расположении королей по одну сторону гробницы, а королев — по другую, однако сюда допускались только те женщины, которые произвели на свет наследников трона. Такова была их последняя награда. Изабелла II, умершая в 1904 году, похоронена среди королей, потому что она была правящей королевой, а ее муж, всего лишь принц-консорт, остался за дверями.

Эта внушающая трепет усыпальница властвовала над умами испанских королей, начиная со времени Филиппа IV, который создал обычай удаляться сюда и молиться около своей собственной будущей могилы. Этот меланхолический король — нередко встречающаяся смесь распущенности и благочестия — также совершал в этой гробнице разные странные действия. В одном случае он приказал открыть гроб своего предшественника, императора Карла, чтобы посмотреть на него, и описал увиденное монахине, сестре Марии из Агреды, которая была его наперсницей:

Я видел труп императора, чье тело, хотя он был мертв девяносто шесть лет, все еще совершенно; и по этому можно видеть, сколь щедро Бог отплатил ему за его усилия на благо веры, пока он жил. Это очень помогло мне, особенно после того, как я узрел место, где мне суждено лежать, когда Бог приберет меня. Я молился Ему не позволить мне забыть то, что я там увидел.

Придворные, обнаружив по прошествии двух часов, что король все еще отсутствует, на цыпочках спускались в пантеон и видели его коленопреклоненным в молитве на мраморном полу перед собственным саркофагом, с лицом, залитым слезами.

Более ужасным и смертоносным было прибытие в Эскориал слабоумного сына Филиппа, Карла II, который в тридцать девять лет — в год смерти — приехал искать покоя и утешения у духов предков. Последний из Габсбургов был результатом долгой линии практически инцестуозных браков. Его убогое правление омрачили интриги Франции и Австрии, притязавших на испанскую корону. Умственное состояние несчастного правителя усугублялось предположением, что он околдован, — одним из главных изобретателей этого слуха был его духовник, и все ужасы ковыляния Карла по жизни обрели кульминацию в королевской усыпальнице, где он настоял на открывании гробов своих предшественников. Он упал в обморок при виде тела некогда прекрасной Марии-Луизы, жены его юности; пообещав вскоре к ней присоединиться, безумный король взобрался вверх по мраморным ступеням, чтобы растянуть мрак и меланхолию еще на несколько месяцев.

Все мы были несколько подавлены этим последним аудиенц-залом Габсбургов и Бурбонов. Наверху, где солнце бросало в окна косые лучи, мы слышали их часы, продолжавшие тикать, видели гобелены, на фоне которых они двигались и жили, камины, к которым они подходили, чтобы согреться, когда на Сьерре лежал снег. Мы также видели их в Прадо; они были для нас реальными, мы могли бы узнать их на улице. Было проще поверить в них в Прадо, чем в этой роскошной усыпальнице, где мрамор и яшма скрывали от глаз прах мертвых.

Как истинный испанец, маленький гид не собирался позволять нам избежать последнего свидетельства смертности. Когда мы поднимались по ступенькам вслед за ним, он остановился у решетки слева и постучал по ней пальцем. «Это гниловальня, — сказал он. — По-испански мы называем ее pudridero [6] Помойная яма ( исп .). . Здесь королевские тела оставляют на десять — двенадцать лет… — Затем он отвернулся и добавил шепотом: — Мария-Кристина все еще здесь».

Надеясь, что наши тяжкие испытания окончились, восстановив душевное спокойствие и полагая, что скоро будем сидеть в отеле, мы с огорчением обнаружили — наши странствия среди мертвого королевского величия только начались. Первая лестничная площадка вела вниз, к усыпальницам, которые оказались чуть веселее на вид. Мрамор здесь белый, и художникам позволили поупражнять свою могильную фантазию. После однообразного великолепия и мрачности королевского мавзолея белый ангел в слезах или поникшая аллегорическая фигура Горя успокаивают нервы. Те королевы Испании, которые потерпели неудачу в исполнении династического долга или произвели на свет только дочерей, лежат здесь вместе с принцами и принцессами, коим несть числа. За ними следует многочисленное сборище внебрачных королевских сыновей и дочерей, известных как «Испанские бастарды».

В нише, в одиночестве, мы обнаружили одного из красивейших мужчин своего времени, незаконнорожденного брата Филиппа II, дона Хуана Австрийского. Его тонкое лицо, благородный лоб, прямой нос изваяны из мрамора цвета живого тела, бородка касается маленького плоеного жесткого воротника, и этот красавец лежит, словно во сне — в полном доспехе, с мечом между сложенными на груди руками. Когда мы шли гуськом мимо, я услышал, как одна женщина прошептала другой: «Какой мужчина!» Я нашел любопытным, что лицо, притягивавшее огромное число женщин в свое время, до сих пор может привлечь женский взгляд и вызвать комплимент, который дон Хуан несомненно бы оценил. Гид не рассказал нам о нем ни слова и поспешно повел прочь, и я услышал, как люди перешептываются и спрашивают друг друга, как он умер и кто была его мать.

Она была немкой, дочерью купца, и звали ее Барбара Бломберг. Карл V встретил ее, когда был в немецком Ратисбоне. Император не слишком гордился этой связью и забрал ребенка, отослал в Испанию, где мальчика тайно воспитывал его любимый камердинер Кихада. Юный Жером, как его тогда называли, воспитывался как деревенский паренек; он разорял птичьи гнезда и обворовывал сады с другими мальчишками, и никто, кроме Кихады, не знал о его происхождении до самой смерти императора. В пользу Филиппа II говорит тот факт, что, едва узнав о существовании кровного брата — между ними было восемнадцать лет разницы, — он тут же назначил встречу и с удовольствием увидел красивого паренька, белокурого, как и он сам, с прекрасным стройным телом, в противоположность его собственному невезучему наследнику дону Карлосу. Филипп рассказал мальчику, кто он такой, взял его ко двору и дал ему содержание, соответствующее рангу. Отныне Жером стал доном Хуаном Австрийским.

Дон Хуан вырос одним из красивейших мужчин Европы — и самым обожаемым; он был веселым и беспечным, большим дамским угодником и храбрым удачливым солдатом. Примесь простолюдинской крови пригасила габсбургскую меланхолию, которая тем не менее все же таилась под улыбкой. «Некоторые из его писем к единокровной сестре, Маргарите Пармской, касающиеся амуров, кажется, просят аккомпанемента: “La Donna е Mobile”», — замечает доктор Мараньон. Великий момент в жизни дона Хуана наступил, когда он в возрасте двадцати шести лет повел объединенный флот, собранный папой, Испанией и Венецией, против турок. Когда галеры проходили мимо причала в Мессине, каждый корабль благословлял папский нунций в полном облачении. Во флоте было двести военных галер и шесть венецианских галеасов, дредноутов того времени. Папа римский прислал кусочки Истинного Креста, и на каждом корабле была священная реликвия. Флагман дона Хуана «Реаль» нес голубое знамя Пресвятой Девы Гуадалупской, а штандарт Католической лиги, который благословил сам папа, готовился расправиться с началом сражения.