Уильям Нэйпир - Собирается буря

Гьюху и Кандак велели отрядам окружить неприятельский арьергард и, никого не упустив, добить растерявшихся и мечущихся бойцов. Вторым приказом Аттила велел доставить живыми хотя бы двух китайских военачальников. Прошло время, прежде чем Гьюху смог найти одного из них. Наконец гунн набросил аркан на неприятеля — толстого китайца с седыми усами. Его с воем потащили с поля боя, словно строптивого молодого бычка из стада. Гьюху встал, прижав меч к шее противника, а тот повернулся, хотя его руки были крепко связаны пеньковой веревкой за спиной, и угрюмо смотрел на своих сотоварищей, сражающихся уже за то, чтобы выхватить меч среди толпы, и падавших как подкошенные, подобно летней траве под косой.

Лошади ржали и пронзительно взвизгивали, сбрасывая и топча всадников ногами. Животные оказались слишком испуганными и обезумевшими, не понимая, что давят насмерть других живых существ. Они врезались друг в друга, и всадники летели вниз, не удержавшись за свои кожаные седла с вытисненными узорами. Кони сжимали потными боками людей, которые опускались на колени и ползли, униженно пытаясь найти оружие, перебираясь через сотоварищей и поскальзываясь на лужах крови, покрывающих холодную твердую землю. Тех, кто выбирался, надеясь исчезнуть из этого ужаса, гунны тут же убивали, один раз метнув копье или с нарочитой небрежностью пустив стрелу.

Бойцы Аттилы уже спешились и передвигались без лошадей, желая наконец-то закончить избиение.

Юный воин из армии Вэй, мальчик лет пятнадцати, лежал не шевелясь в снегу с окоченелыми от холода ногами, смотря вдаль на равнину. Его левая щека замерзла. Но грустные карие глаза видели не это поле смерти, а отчий дом — очаг, кедровый ящик с рисом, маленькие резные фигурки предков в нише. Неподалеку — пруд с утками, и мать, кидающая зерно птицам. Белые утки, с нетерпением вытягивавшие вперед длинные шеи. Мальчик почувствовал, что рядом с ним кто-то стоит, и стал перебирать пальцами, словно пытался ухватиться за снег, но по-прежнему видел деревню, где вился дымок, и свой дом малышей, хлопавших в ладоши, сестер, братьев, мать, размахивающую белым передником, улыбающуюся собаку с высунутым языком, щегла в клетке из прутьев ивы, тени зеленых деревьев весной…

Голову мальчика подняли с земли и снова отпустили. Большие карие глаза, все еще широко открытые и смотревшие куда-то в белоснежную равнину, остекленели и больше ничего не видели. Аладар забрал голову с собой.

Под сломанным паланкином в самом центре битвы, под желтым мокрым шелком, теперь покрытым тут и там красными каплями и полосами, гунны обнаружили спрятавшегося монаха из Северной Вэй.

Аттила приблизился и стащил балдахин, затем развернул его и пнул к Рваному Нёбу.

— Первый трофей, — произнес каган.

Внезапно Аттила нагнулся к испуганному монаху и сильно тряхнул его.

— Сюнну, — пробормотал пленник, садясь на корточки и смотря на гунна из-под дрожащих век. — Сюнну!

— Хунну, — поправил Аттила. — Твой заклятый враг.

Но монах не понял этих резко прозвучавших слов на варварском наречии, вырвавшихся откуда-то из глубины горла. Он выжидающе посмотрел на других свирепых гуннов, стоявших вокруг верховного вождя. Воины были покрыты потом и некоторые даже в пятнах крови. Их лица украшали длинные черные усы. Пряди длинных черных нечесаных волос прилипли к грязным щекам. Обагренные мечи гунны по-прежнему не выпускали из рук.

Монах стал читать про себя молитву. Затем опустил ладонь на свою оранжевую накидку и вытащил маленькую костяную фигурку с выгравированным орнаментом, и помолившись, глядя на нее. Монах обращался с просьбой к Будде, говорил на языке Будды Шакья-Муни и водил рукой над изображением бога, мирно сидящего под деревьями со своими учениками. Иногда монах осторожно прикасался кончиками пальцев к костяным фигуркам.

Аттила взял статуэтку у монаха, который тут же кинул на кагана сердитый взгляд. Затем провел немытыми и сломанными ногтями по тщательно вырезанным лицам и погладил толстыми пальцами, покрытыми шрамами, очертания людей, сидевших под древними деревьями.

— Будда, — тихо произнес Аттила.

— Будда, — ответил монах, поспешно согласно кивая. — Будда Шакья-Муни.

Верховный вождь сел на корточки возле пленника, и тот показал всех по очереди учеников Будды: Манджушри, Саматхабадра, Махакашьяпа — словно эти имена, столь дорогие для него и столь чуждые для гуннов, являлись талисманами, хранящими силу, и могли спасти жизнь даже в таком кошмаре. Каждый раз Аттила задумчиво кивал, и взгляд монаха становился все более радостным.

— Будда, — снова произнес пленник, и его лицо приняло жалобное выражение.

Аттила продолжал сидеть на корточках, рассматривая изящную костяную фигурку и поглаживая свою тонкую бородку. Через минуту покачал головой:

— Я не знаю такого бога.

Затем улыбнулся монаху немного грустной улыбкой, вынул кинжал из ножен, висевших на широком кожаном поясе, схватил пленника за пучок редких волос и перерезал ему горло. Потом встал и кинул маленькую костяную статуэтку Чанату.

— Можно сделать хорошую рукоятку для ножа, — сказал Аттила.

По полю, залитому холодным белым светом, шла Энхтуйя, неся змей. Высокая длинная фигура молча скользила среди умирающих и мертвых.

Рваное Нёбо не сводил с нее глаз, по-прежнему не веря в случившееся. Кутригуры уже называли сражение Битвой Сорока Вдохов, так быстро оно закончилось. Приблизительно четыре или пять тысяч китайцев погибли тогда в течение часа. Армия гуннов лишилась менее пятидесяти человек. Рваное Нёбо повернулся к Аттиле, его глаза сияли.

— Поехали дальше! Теперь ничто не может нас остановить. Они пали перед нами, будто уже убитые. Все богатства Китая лежат перед нами — золото и жемчуг, шелк и слоновая кость, и маленькие босоногие девочки с высокими бровями.

Аттила хлопнул вождя по плечу.

— Друг, — сказал он. — То была легкая битва. Но чтобы разрушить Китай, потребуется больше наших двух тысяч человек. — Каган поднял глаза. — Или Рим. Вероятно, наша сила огромна, но наше время еще не пришло. Сначала Рим, — он кивнул. — Потом вернемся в Китай.

Гьюху привел захваченного китайского военачальника, подгоняемого острием копья. Даба принес голову в мокром мешке — голову полководца, который всего полчаса тому назад возлежал в паланкине, наслаждаясь своим приятным путешествием с охранниками вдоль имперских северных границ.

Аттила развязал веревку, стягивавшую крепкую грудь и руки пленника, и отдал мешок.

— Ты можешь идти. Но ты отнесешь это императору и скажешь ему, что «сюнну» еще вернутся, — и добавил:

— Грязные рабы. — И сплюнул.

Военачальник посмотрел Аттиле в глаза, кивнул и взял голову. Каган велел дать ему лошадь. Китаец сел верхом и привязал мешок к седлу. Затем поехал на восток, вскоре превратился в движущуюся по огромной бескрайней снежной равнине черную точку и исчез.