Анна Антоновская - Базалетский бой

— Хочу еще предупредить, — поспешил Зураб, видя намерение Хосро подняться. — Уже известно, что Саакадзе обрушится на мой замок… ибо арагвинцы совместно с сарбазами охраняют горцев. Дабы не уподобиться Квели Церетели, я уже утром послал гонца с приказом: арагвским тысячам уйти в Ананури и охранять честь князей Эристави — замок, где живет моя мать. Потом, — я справедливо думаю, — не довольно ли моим двум тысячам конников стоять одним против замков Мухрани и Ксани? Если не пошлете на смену хотя бы тысячу дружинников Андукапара, я оттуда сниму не тысячу, как решил, а всю охрану… ибо мне необходимо укрепить еще Душети. Из этой крепости, прошу, царевич, тоже уведи сарбазов. — Зураб поднялся, учтиво поклонился Хосро-мирзе, потом Шадиману и вышел.

Только после двухдневного жаркого спора Иса-хану удалось убедить Андукапара отправить тысячу дружинников на смену арагвинцам: «Нельзя искушать горцев: почувствовав ослабление стражи, они тотчас с боем ринутся к Саакадзе. Зураб прав, — почему лишь его войско подвергается опасности, преграждая путь Ксанским Эристави и задерживая сильное войско Мухран-батони? Андукапар почти сосед с арагвинцами, и дорога в Арша пересекает владения Арагвского Эристави и ущелье Пасанаури. Значит, сам аллах советует держать взаперти горцев. Вблизи замков Ксанских Эристави и Мухран-батони обещал Зураб даже усилить охрану, ибо Кайхосро по храбрости и находчивости достойный противник князя Арагвского».

Также было решено увеличить число лазутчиков. Одному ловкому марабдинцу недавно даже удалось под видом кузнеца пробраться в Бенари. Дня три искал работу кузнец; в замок стучался — не впустили, своих много. Но ему все же удалось выведать, что посланник Георгия Саакадзе, азнаур Дато, еще не вернулся из Имерети, куда будто поехал скупать оружие. Впрочем, скоро ждут вестей, — кузнецу шепотом сообщил поваренок из челяди Саакадзе, покупавший на базаре зелень. Соблазненный халвой и куском рахат-лукума, поваренок обещал, как только придут, сообщить, большой ли караван за собой гнали.

Если бы Шадиман знал, что «поваренок» — вернее, разведчик — по велению Арчила разговорился с марабдинцем, он бы не так радовался ловкости своего лазутчика.

Решено было использовать время и подготовиться к встрече с янычарами. Их орты уже все владели искусством мушкетного боя, и пушек у них было не меньше, чем у кизилбашей.

Едва скрывая бешенство, Андукапар сам провожал тысячу своих дружинников, приказав напрасно не бросаться в драку и не уменьшать число аршанцев… Утешая Гульшари, он уверял, что для охраны тбилисских ворот и тысячи достаточно, а в Метехи, где царем ее брат, и сотни лучников, копьеносцев и знаменосцев слишком много.

«Войной пока незачем идти, — советовала Гульшари, покусывая губы, пусть Хосро-мирза воюет, за этим из Ирана прибыл».

Выслушав умную княгиню, Андукапар успокоился. И правда, ни один князь из замка нос не высовывает; и сколько Шадиман ни настаивает, все словно оглохли. Так почему он, Андукапар, в пасть хищника должен лезть? Пусть Иса-хан старается, за этим из Ирана прибыл.

Начальник каравана, «трехглазый» арагвинец — так звали его за орлиный зрачок, прикрепленный к чохе и якобы помогающий в путешествиях распознать опасность, — не имел, по-видимому, никаких причин для излишних волнений. И как раз сегодня «трехглазый» безмятежно поглядывал на небесный свод. Усы еще не покрылись налетом серо-желтой пыли, и кожаная фляга сохранила несколько глотков веселящего душу вина. Такая примета свидетельствовала о небольшом расстоянии, пройденном караваном. Но в новом кисете, сшитом любящей женой из остатков керманской шали, настойчиво звенели монеты, направляя мысли в сторону придорожного духана.

И вдруг темное облачко, не больше мыльного пузыря, вынырнуло откуда-то из-за дальней вершины, оно стремительно приближалось к ущелью. И хотя не вспыхнул зеленым огнем, как ему следовало, орлиный зрачок на груди арагвинца, он хмуро подошел к палаки — крытым носилкам, прикрепленным к седлам двух коней, — и низко поклонился.

— Царица цариц, гроза надвигается, прикажи повернуть палаки к придорожному караван-сараю.

Слегка шелохнулась, голубая, как воздух, занавеска, и показалось лицо царицы Мариам, похожее на перезрелый лимон, которое могло произвести приятное впечатление лишь на Шадимана, но в том, увы, случае, если бы не принадлежало Мариам. Презрительно взглянув на начальника каравана, она разразилась резким смехом, в ушах ее подпрыгнули длинные серьги. Оказывается, она хотя и долго жила затворницей в Твалади, но именно поэтому знает, что в августе грозу можно лицезреть лишь нарисованной на фарфоровых чашках или вышитой на шелковых подушках. Она подправила выбившиеся из-под надлобника крашеные волосы и повелительно изрекла, что не соизволит совершить въезд в ничтожный караван-сарай, предпочитая обрадовать своим посещением какой-либо княжеский замок, который должен находиться на пути следования царицы Мариам.

Арагвинец почтительно выслушал пространную речь и посетовал, что окрестные князья еще не позаботились воздвигнуть на одной или на другой стороне ущелья замок, — поэтому, как ни прискорбно, придется все же заехать в придорожный караван-сарай, куда сбежались, наверное, уже все верблюды, ослы и лошади, застигнутые в пути темным облачком.

В палаки словно сова закричала, послышались проклятия, занавеска отлетела в сторону — и выглянула разгневанная Нари. Пройденные годы не прибавили ей сходства с кротким ангелом, и она, подчиняясь своей сущности, принялась хрипло отчитывать «трехглазого», обалдело на нее уставившегося: «Разве тебе, дубу дубов, не известно, где должна останавливаться царица цариц?!»

Но не успел арагвинец возразить, как небо вмиг набросило на себя серо-белый покров — и началось… С гор сорвался озорной ветер, стремительно налетел на палаки, подхватил, как джигит на всем скаку, шелковые занавески и знаменем взвил ввысь.

Начальник каравана мысленно вернул Нари ее пожелания, одним рывком вскочил на коня, свистнул нагайкой и понесся куда-то в белесую мглу. За ним помчался караван, подбрасывая вьюки и неистово сотрясая палаки.

Еще изредка прорывались сквозь низко нависшие тучи тусклые лучи солнца, но уже свирепо сверкнула молния, будто каджи метнул в небо свой серебряный топор и разом столкнул каменные громады. Раскатисто загрохотал гром. Оглушенные кони испуганно заржали и рванулись за выступ. Палаки встряхнуло, послышался треск крепкого дерева. Из-за угрожающего рева грозы, отдающего в ущелье эхом, больше не было слышно ни поношений Нари, ни визга двух прислужниц, ни воплей царицы Мариам.