Еремей Парнов - Заговор против маршалов

— Этот час пробил,— положив руки на полирован­ный стол, Гитлер откинулся на высокую прямую спинку канцлерского кресла. Его свинцовые с желтизной глаза тронула влажная поволока.— Мы войдем в Рейнскую зону,— он всем туловищем повернулся к военному ми­нистру.— В случае малейшего осложнения войска будут тут же отведены назад. Но я уверен, что бог избавит нас от этого испытания.

— Судьбоносное решение! — проникновенно выдох­нул тучный Геринг.

— Риск без риска,— благодарно отреагировал Геб­бельс, вновь оглаживая безмерно далекий от нордиче­ской олихоцефалии череп.— Уловка Зигфрида.

— Ну что скажете, генерал? — мстительно усмех­нулся Геринг.

Бломберг беспомощно оглянулся на Шахта и Нейрата, но не получил поддержки. Коллеги сидели, опустив глаза. Ход фюрера можно было расценить как угодно: дерзкий, рискованный, беспринципный, но он разом кон­чал всю партию.

«Шулер, который ловко выбросил кости»,— нашел наконец подобающее определение военный министр. Он просто не знал, что ответить. Фюрер мыслил в четвертом измерении, вне привычных понятий. Соглашаться с ним было столь же унизительно, как и спорить. Но молчание опасно затягивалось. Пришлось согласиться.

— Если есть на земле человек, выражающий интере­сы всего народа, то этот человек — я,— сказал Гит­лер.— Меч всегда решал в конечном счете.

Члены кабинета, отдав прощальный поклон фюреру, покинули длинный с прямоугольными колоннами зал. Герингу удалось пересидеть всех, даже Гесса, который никак не мог оторваться от своих бумажек. Министр без портфеля для пущего сосредоточения обычно чертил че­ловечков. На сидении его обитого огненной кожей стула с тисненным золотом имперским орлом остался забы­тый листок с каракулями. Геринг так и не решился его подобрать.

— Я удивлен поведением генерал-полковника Бломберга, мой фюрер. Мне еле удавалось себя сдерживать.

— Будем терпеливы к слабостям ближних,— Гитлер был явно не расположен к беседе.

— У слабостей тоже имеются границы,— Геринг все же решил воспользоваться моментом.— Генерал-полковника Фрича, к примеру, полиция засекла на очень не­красивых вещах. Прямо-таки омерзительных для гер­манского воина. Теперь, когда...

— Вот именно — теперь! — сцепив руки внизу, Гит­лер переступил с ноги на ногу и, поскрипывая нерасхоженными подметками, направился во внутренний по­кой.— Не создавайте нам лишних трудностей,— сказал вполоборота.— Уймите вашу полицию.

Снова на карту поставлено все — судьба Германии и его собственная судьба. На краю ночи. Воля и представ­ление — в единый порыв. И будет так!

Утром в канцелярию Нейрата были приглашены пос­лы Англии, Франции, Бельгии и Италии. Вручая прави­тельственный меморандум, министр иностранных дел был предельно краток:

— В силу вышеизложенного имперское правительст­во заявляет об отказе от Локарнских соглашений и о незамедлительном занятии Рейнской зоны германской армией.

По сути это была вербальная вариация официально­го текста:

«В интересах естественного права народа защищать свои границы и сохранять свои средства обороны гер­манское правительство восстановило с сегодняшнего дня полную и неограниченную суверенность империи в де­милитаризованной зоне Рейнской области».

Подняв на каски очки, мотоциклисты в кожаных куртках уже неслись по мокрому шоссе мимо колышков, к которым были подвязаны черные перезимовавшие ло­зы. Толпа на раскисших обочинах с визгом и хохотом шарахалась от холодных брызг. На площадях возле ра­туш стояли бочки с рейнским вином. В кипящих чанах поспевали сосиски. Девы в вязаных шапочках и пестрых передничках забрасывали солдат подснежниками. Ме­стные штурмовики обеспечивали порядок. Выбросив ру­ки, кричали: «Хайль!» Бургомистры в последний раз пробегали глазами торжественные речи. Но моторизо­ванные колонны продвигались без остановок.

За полчаса до начала операции поступил приказ: в случае появления французских войск боя не принимать и немедленно отступить на свою территорию.

Пока кругом были только свои. В небе кружили эскадрильи «юнкерсов» и «мессершмиттов». Офицеры в закрытых «хорьхах» и «опелях» облегченно перевели дух. Пехотные полки, зенитчики и авиационные части беспрепятственно вступили в Кельн, бронетанковые ча­сти — в Майнц и Франкфурт-на-Майне.

В журналистском клубе раздавали долгожданный меморандум.

— Не волнуйтесь, господа,— успокаивал уполномо­ченный по печати Дитрих.— Хватит на всех.

Основная вина возлагалась на Францию, которая первой нарушила локарнские обязательства, подписав договор с Советским Союзом. Тем не менее германское правительство заявляло о своей готовности заключить с Францией и Бельгией пакт о ненападении сроком на два­дцать пять лет. Мирные заверения занимали добрую по­ловину текста: предложение воздушного пакта, даже возвращение в Лигу Наций, «если вопросы о колониаль­ном равенстве и об отделении пакта Лиги Наций от Вер­сальского договора станут предметом дружественных переговоров».

— Только начал в Европе и уже лезет в Африку,— ухватил самую суть Уолтер Ширер.— Не с Абиссинии началась мировая война. С поджога рейхстага. Нас ждут веселенькие деньки.

Забрав свои десять марок, он поехал в оперу Кролля, дабы загодя занять место в ложе прессы. Пригласитель­ный билет, полученный в министерстве пропаганды, лежал у него в кармане.

— Речь фюрера будет транслироваться по радио на весь мир! — оповестил Дитрих.

Для тех, кому отказали в билете, это было слабое утешение. Каждый мечтал быть причисленным к из­бранным. Суетное стремление, обостренное тайным воз­действием чужой и враждебной среды. Опасный газ ее проникал даже сквозь фильтры неприятия, незаметно смещая акценты. Не у всех, но у многих. Молотом по наковальне била в виски звенящая мысль, что именно здесь, в столице «тысячелетнего рейха», выковывается завтрашний день мира; сверкающий сталью и ужасом, в дыме и пламени. Минуя критические барьеры рассудка, тотальная пропаганда вползала в глаза и уши. Непод­контрольно претерпевала метаморфозы податливая гли­на инстинкта. За партиями стоят определенные группи­ровки, за движением — аморфная масса. Логика и рас­судок — выкрутасы мирового еврейства. Толпой управ­ляет священный инстинкт. Четко организованные прост­ранства цвета: красное, белое, черное. Броскость плака­та, сведенного к примитиву. Хлесткая доходчивость ло­зунга, вбиваемого в голову повсеместно и ежечасно. Га­зеты, радио, транспаранты, афиши, спичечные коробки и картонки в пивной — всюду одни и те же комбинации ненароком заученных слов. Просочившись внутрь, они и возникали изнутри при случайном взгляде, при беглой ассоциации. Словно непроизвольный отклик души, сдав­ленной твердеющей коркой. Первозданную глину ожгло огнем. Огненный знак — знак движения. Факельцуги, парады, армейский строй.