Еремей Парнов - Заговор против маршалов

— Дешево? — Бухарин преодолел минутную нелов­кость.— Кто продает архив: мы или вы? Будь моя воля, я бы не отдал его ни за какие миллионы.

— Вам хорошо известно, чем вызвана эта печаль­ная необходимость.

— Разве нельзя надежно спрятать? — вовсе того не желая, Бухарин все глубже втягивался в бессмыс­ленную полемику.

— Не подскажете, где, Николай Иванович?

— Хотя бы в Америке! Гитлер туда не дотянется.

— Как вы легко все решаете! За Америку, за наших немецких товарищей, даже за Гитлера... Вы проехались по Унтер ден Линден в посольской машине, а я там был нелегально. И не единожды, потому что перевезти через границу такой груз за один присест не под силу даже контрабандистам.

Бухарин отвел глаза. Он не знал, что Николаевский непосредственно участвовал в операции. А с виду не скажешь: типичный кабинетный историк... И все Коба с его феноменальным упрямством! Лишь бы настоять на своем, согнуть, раздавить в прах. Из-за чего ломать копья? Срам да и только.

— Уступить бы надо, Борис Иванович,— сказал почти просительно.— И кончим этот постыдный торг. А то бьемся за каждый грош.

— За вами великое государство... Что для него этот «грош»? Для вас это не вопрос жизни, тогда как... Лег­ко произносить пламенные речи. Впрочем, вы замеча­тельно говорили. Я полностью разделяю ваши пози­ции. В этом великом противостоянии не приходится выбирать союзников.

— О чем тогда спор? Военного конфликта с Герма­нией не избежать. Это будет стоить нам неисчисли­мых жертв, но я не сомневаюсь в победе. Где еще место марксову архиву, как не в Советском Союзе? При на­ших просторах мы сумеем оградить его от всяких прев­ратностей. Ответственно мыслящий человек почел бы за счастье отдать документы в надежные руки без вся­кого вознаграждения»

— Даже так? — Николаевский вновь затаил ус­мешку.

— Эх, Борис Иванович! Да я бы вдвое заплатил, честное слово!

— Охотно верю, Николай Иванович, но разговор становится беспредметным. Мы не уступим ни фран­ка. Так и передайте ему... Как там сейчас, в Москве?

Сначала нехотя, но постепенно увлекаясь, Бухарин втянулся в разговор на общие темы, позволяя себе все большую откровенность. Издали многое рисовалось иначе. Резче и в уменьшенной пропорции, как через перевернутый бинокль. Не исключая темного зеркала, отразившего собственный облик в неимоверной над- мирной дали. И дивная неожиданность: испарился липкий страх, закабаливший рассудок. Поразительная осведомленность Николаевского позволяла легко обходить наиболее острые углы. Он все понимал с по­луслова.

— Как не вернуться? — ответил Бухарин и на пря­мой вопрос.— Стать эмигрантом? Нет, так жить я бы не смог. Будь что будет...

Когда-то, еще в довоенной эмиграции, знаменитая гадалка предсказала ему судьбу: «Вас казнят в соб­ственной стране. Притом дважды».— «Как это возмож­но?» — «Не знаю, но я вижу рану на шее и веревочную петлю».

Вечером Николай Иванович чуть ли не со скандалом заставил Адоратского позвонить Сталину. За завтраком Владимир Викторович клялся, что звонил несколько раз, и все неудачно. Потом они оба поочередно пы­тались связаться с Кремлем, но к телефону никто не подходил. Наконец трубку взял Поскребышев:

— Товарищ Сталин предлагает придерживаться первоначальной суммы.

«Чингисхан, Гений дозировки, Маленький злобный человек, Дьявол»,— бремя лет множило тайные проз­вища. Как накипь. А он... Он был вездесущ.

Графиня Хейла фон Вестарп с ностальгической грустью вспоминала стародавние времена. В качест­ве непременного секретаря «Общества Туле» она близ­ко сошлась со многими его членами. Ее мюнхенский дом посещали председатель «Пангерманского союза» Леман, генерал Людендорф, Гуго Стиннес, его свет­лость принц фон Турн и Таксис, барон фон Зайдлиц.

За учеными занятиями и политическими спорами лучшие люди Германии ни на миг не забывали о буду­щем: заботились о подрастающей смене, просвещали юные умы. Редактор Дитрих Эккарт, выпускавший замечательную газету «На добром немецком языке», привел с собой молодого остзейского эмигранта Розенберга, профессор Хаусхофер представил собранию своего ассистента Гесса.

Ныне оба они — рейхслейтеры, члены кабинета. Прекрасную карьеру сделал и студент юридического факультета Ганс Франк. Без преувеличения можно ска­зать, что все основополагающие пункты партийной про­граммы были впервые сформулированы на заседаниях «ложи». По иронии судьбы «Общество Туле» получило при регистрации именно такой статус, хотя вся дея­тельность тайного ордена борьбы за немецкий образ жизни была направлена против иудео-масонства. Об­щество отпочковалось от эзотерического «Немецкого ордена» по предложению барона Рудольфа фон Зеботтендорфа унд фон дер Роза в целях конспирации. Сде­лавшись «мастером», барон первым делом создал «Бое­вой союз», организовав в подвалах гостиницы «Четыре времени года» оружейные склады. Он вызвался лично убрать красного правителя Курта Эйснера, но покуше­ние почему-то не удалось. Зато граф Арко де Валлей не промахнулся. Словом, практический вклад «ложи» в победу национальной революции несомненен. Об идей­ном и говорить не приходится. Партия еще и не ро­дилась, когда свастика позади обнаженного меча была принята в качестве символа.

И еще одна знаменательная веха. Первым приоб­ретением общества стала полубульварная газетенка «Мюнхенер беобахтер». Всего за год ее удалось пре­вратить в общегерманское издание, прогремевшее на весь мир. Поныне «Фёлькишер беобахтер» — боевой орган движения.

В одном из первых номеров Розенберг высказал пророческую мысль: «Идея национал-социализма под тем или иным названием распространяется во всем мире. Придет время, когда у нас будет французская национал-социалистическая рабочая партия, англий­ская, русская и итальянская».

Она пришла, эта заветная пора всемирного возрож­дения. «Фёлысишская» национальная идея, огненный знак движения и тевтонский меч стали ее предвестни­ками. Многие члены общества заслуженно получили высокие государственные посты. Многие, но не все... Лично себя графиня Хейла определенно считала обой­денной. Тематику растащили по различным ведомствам, международные связи взяли под неусыпный контроль, а ее лично, «Брунгильду златовласую», как выразился поэт Зельхоф, просто-таки забыли. Пришлось напом­нить о себе сильным мира сего пригласительным би­летом со свастикой на фоне перекрещенных копий.

Это был личный орденский знак, придуманный все тем же искрометным Зеботтендорфом. На первых порах его штамповали из латунных гильз.

Традиционный день приема, когда в замке Вестарп давался концерт, пришелся на двадцатое апреля, день рождения фюрера. Все сливки будут, конечно, в Бергофе! Графиня решила пожертвовать традицией и пере­нести вечер на ближайший понедельник, хоть он и на­ходился под покровительством Луны, семитской пла­неты. Хозяйка рассчитывала, что на сей раз уже ничто не помешает высокопоставленным особам украсить ее салон своим присутствием. Программа намечалась об­ширная: сын Ганса Хербигера обещал выступить с лек­цией о новом подтверждении знаменитой теории «Ми­рового льда», подающий надежды специалист по ев­рейству Карл-Адольф Эйхман приготовил очередной реферат, а в заключение, как обычно, состоится концерт камерной музыки. Пригласительные билеты, отпеча­танные золотом на бристольском картоне, графиня за­ранее разослала по адресам.