Еремей Парнов - Заговор против маршалов

— Назовите свою,— все так же спокойно отреаги­ровал Николаевский.— И мы снесемся с немецкими товарищами. Должен сказать, что многие из них риску­ют жизнью. Про жалкое существование политиче­ских эмигрантов и говорить не приходится. Словом, германская социал-демократия крайне стеснена в сред­ствах. Деньги нужны на самое необходимое, в том числе и для продолжения борьбы с фашизмом. Вряд ли они смогут пойти на значительные уступки.

— Коммунисты получили еще более жестокий удар,— словно бы для протокола, хотя никто ничего не записывал, счел нужным высказаться Адоратский.— И тоже нуждаются в помощи. Тельман и многие дру­гие товарищи томятся в застенках. Там, в Германии, льется кровь, но не утихает борьба...

— Вот и помогайте,— процедил, дальнозорко при- щурясь, Федор Ильич.— В данном же случае речь идет не о благотворительности... На сем, полагаю, моя посредническая роль исчерпывается. Борис Ивано­вич,— кивнул он на Николаевского,— располагает все­ми необходимыми полномочиями.

— Подумайте, посоветуйтесь и позвоните, когда сочтете возможным,— сказал Николаевский...

— Как вам это нравится? — нетерпеливо спросил Бухарин, едва бесшумно захлопнулась снабженная латунными балансирами дверь.

— Бешеные деньги,— покачал головой Аросев.

— Не может быть двух мнений,— выдавил Адорат­ский чуть ли не с яростью. Бели бы кто знал, как не хотел, как опасался он этой поездки! Боялся Бухарина (ничего себе «эксперт»!) и своего формально главен­ствующего, но смехотворного положения, невольной ошибки и страшной ответственности — словом, всего, что прямо или косвенно могло быть кем-то когда-то поставлено ему в вину.— Надо звонить в Москву,— выдохнул, тяжело отдуваясь.

— Я думаю, они сами рассчитывают подзаработать на посредничестве,— через силу выдавил Аросев и почувствовал неожиданное облегчение.— Право слово.

— Так и сделаем,— словно бы не расслышав Аросева, Бухарин наклонился к председателю комис­сии.— Пожалуй, сейчас и поеду в полпредство, Вла­димир Викторович.

Тайный стыд и общая неловкость положения вы­талкивали его на линию огня. Адоратский определен­но дал понять, что звонить придется кому-то другому. Кому, спрашивается? Аросеву?

— Таких денег у нас нет,— Сталин сразу поставил точку.— Торговаться надо уметь. Пускай Аросев на­жмет как следует.— И повторил уже сказанное однаж­ды: — Аросев умеет торговаться, а ты, Николай, не умеешь.

Выступление в Сорбонне вылилось в подлинный триумф. Бухарину аплодировали стоя. В Латинском квартале до поздней ночи не затихали яростные ан­тифашистские митинги.

В советское полпредство поступило предупреждение, что «ультра», как деликатно выражались на Ке д'Орсе, готовят ответную акцию. Префектура усилила охрану «Лютеции».

Прогуливаясь с Андре Мальро по Пляс-дель-Одеон, Бухарин, еще не остыв от того головокружительного подъема, который сопутствует полному самовыраже­нию, уточнил основополагающие формулировки.

— Пожалуй, самую существенную черту фашист­ских режимов всех марок и всех оттенков составляет сложная сеть махрового обмана,— бросил он вскользь, жадно впитывая тревожную меланхолию вечернего неба. Невероятные сумерки Парижа! Он знал, что видит все это в последний раз.— Я безмерно благодарен вам, любезный друг, что вы взяли на себя труд прочи­тать мое выступление. Все-таки я несколько опасался за свой французский.

— И совершенно напрасно,— Мальро, далекий от эзоповых намеков, кои, вспоив поколения подцен­зурной печати, сформировали в России целую тене­вую культуру, уловил тем не менее расширительный смысл кристальной по ясности фразы.— Вы говорили просто великолепно, и думаю, что многие вас совершен­но правильно поняли. Зверский мордобой, как вы очень верно отметили, угнетение, насилие, войны — это внеш­ние, очевидные для всех проявления. А вот тезис о политической фикции, обманной идеологической деко­рации оказался для нас новым. Вы нашли поразитель­ные метафоры, достойные галльского красноречия. Над этим еще будут думать и думать... В Советском Союзе никто так не писал о фашизме,— добавил он после деликатной паузы.— Кстати, в «Правде» облича­ют Геббельса, Гесса, но очень редко Гитлера, и никог­да — в карикатуре. Почему?

— Если хотят сохранить мало-мальски добрые от­ношения, то избегают личных нападок на главу госу­дарства.

— Вчера вы сами с едким сарказмом высмеяли жалкую тщету подобных надежд.

Бухарин лишний раз убедился, что автор «Годов презрения» все видел и все понимал. Созвучны были не только мысли, но и затаенные опасения. Но дикая реальность не оставляла альтернативы ни для кого. Раскол некогда мощного немецкого рабочего движения умостил дорогу нацизму, гибельность политики Ста­лина в Коминтерне очевидна, а иного все-таки не дано. Со Сталиным против Гитлера.

— У нас по сей день господствуют представления о фашизме, как о крайней форме диктатуры капи­тала. Это оставляет место для множества толкований,— сказал Бухарин, продолжая вести свой внутренний монолог. «Дело здесь не в фашизме,— опять и опять возвращался он к скандальной речи Сталина...—

Фашизм, например, в Италии не помешал СССР уста­новить наилучшие отношения с этой страной».

— И толкования впрямую формируют политику?

— Если смотреть на гитлеризм, как на всего-навсего иную разновидность капиталистического режима, то разница между Германией и, допустим, Англией становится крайне зыбкой. Лично я стою за всемерное сотрудничество с той же Англией, с любым нефашист­ским правительством. Гитлеровский режим стабилен, и нечего надеяться, что он рухнет сам собой, не успев ввергнуть мир в катастрофу. Гитлеризм отбрасы­вает на все черную кровавую тень. Открытый раз­бой, открытая скотская философия, окровавленный кин­жал, открытая поножовщина — это уже не теория, практика. Вот кто стоит перед нами, и вот с кем нам предстоит столкнуться лицом к лицу.

— С одной стороны, вы проводите непримиримую черту между добром и средневековым злом фашизма, с другой — обнажаете его всеохватное, тотальное су­щество. Это имеет непосредственное отношение к тому, что вы называете «толкованиями»?

— Судите сами,— Бухарин ощущал в Мальро родст­венную душу, и гибельная радость раскрыться до конца толкала все дальше и дальше.— Фашизм создал всесильное тотальное государство, которое обезличивает все и вся, кроме начальства, высшего начальства. Обезличивание масс прямо пропорционально восхвале­нию диктатора. Так подавляющее большинство народа превращается в функционеров государства, скованных вторгающейся во все области жизни дисциплиной. Над всем доминирует роковая триада: преданность нации или государству, верность вождю и казармен­ный дух... Не стану скрывать, но меня очень тревожит возможность вырождения большевистской революции в систему постоянного насилия. Пока это только возмож­ность.