Василий Балябин - Забайкальцы, книга 2

«Но ведь не первый раз такие попойки, — думал Пережогин, — и все сходило за милую душу, а тут. Нет, это просто какое-то невезение чертовское». И все-таки в душе старого бандита теплилась, не гасла искра надежды, что вывернется он и на этот раз, что будет он в Харбине, и не с пустыми руками.

Возвращаясь от Кларка, Вишняков увидел, что у стола, где сидели старики — члены комиссии, стоит высокая женщина, и о чем-то просит их, а старики, как видно, отказывают ей.

— Не могем, Михайловна, — теребя бороду, мотал головой член комиссии, — и не проси понапрасну, обратись вон к товарищу.

— Чего такое? — спросил Вишняков, подойдя ближе. Женщина обернулась, встретилась глазами с писарем.

— Ребятишкам прошу чего-нибудь, — проговорила она со вздохом, — обносились начисто.

— Не можем мы, тетенька… — Вишняков хотел сказать, что здесь не магазин, не торговля, и осекся на полуслове, опаленный стыдом, — он только теперь заметил, что на женщине юбка из крапивного куля. «Экая же я скотина, — ругнул он самого себя, глядя на большие, с узловатыми пальцами руки женщины, — батрачка ведь, сразу видать, а я…» — Вот что, товарищи! — заговорил он вслух, обращаясь к старикам. — Кларк распорядился все имущество, какое не роздали, переписать и отослать в станицу, чтоб там занимались раздачей. Но я думаю, беды не будет, ежели мы кое-чего уделим и женщине пролетарского классу. Согласны?

— Согласны, — закивали головами старики.

— Там есть кусок черного сатину, аршин пятнадцать будет, — продолжал Вишняков, — его-то уж взяли не у бедняка, ясное дело, а у купца какого-нибудь, отдадим его тетеньке?

— Отдадим.

— Можно.

— Иди, тетенька, во-он к тому казаку, получай.

Не слушая, что говорит ему обрадованная женщина, Вишняков сел за стол, намереваясь приступить к составлению описи, но тут появился еще один проситель: небольшого роста старичок с русой бородкой. Он запыхался, — как видно, прибежал откуда-то издалека; из-под старенькой фуражки по раскрасневшемуся лицу сыпал пот, ситцевая рубаха его на лопатках и под мышками также взмокла, потемнела от пота.

— Чего тебе, дед? — спросил Вишняков.

— Только что с лугу, умаялся, не создай господь. — Дед рукавом рубахи вытер потное лицо, продолжал жалобным голосом — Нетель у меня потерялась по третьему году, все обыскал, как в воду канула. Зарезали ее лиходеи-то эти, не иначе. Шкуру да потрох забросили где-нибудь в кусты, а мясо съели, и вся недолга.

— Жалко, дедушка, тебя, а помочь-то ничем не можем, нету у нас нетелей.

— Одна и была у нас, — разводил руками дед, — а красавица-то какая, любо посмотреть, породистая и к рождеству бы отелилась.

Вишняков переглянулся с членами комиссии.

— Разве коня отдать старику из бандитских. Возьмешь, дед?

— Да оно кабы по-мирному, пошто бы не взять-то, а теперь не-ет, бог с ним и с конем, все равно заберут, не те, так другие. Вот кабы овечек, этих бы я взял, хоть с десяток, ежели милость будет.

— Каких овечек?

— Да вот, что злодеи-то пригнали откуда-то. Ведь они их не всех сожрали, ишо голов более ста обретаются в гумне у свата Анисима.

— Нет, дедушка, этого нельзя. Они, эти бандиты, может быть, пастуха общественного ограбили. Вот поэтому командир наш, товарищ Кларк, распорядился вместе с имуществом и овец в станицу вашу направить, а там разберутся без нас.

— Нельзя, значить… — Дед сожалеюще вздохнул, поскреб пятерней в затылке. — Эхма-а, верно говорят: где тонко, там и рвется.

И тут один из членов комиссии, пожилой, чернобородый человек в батарейской фуражке, предложил: отдать старику граммофон.

— Вот это мысля! — воскликнул подошедший к столу Егор. — Хватит этой музыке буржуев потешать, пусть наши трудящие старики веселятся.

— Верно! — согласился Вишняков. — Забирай его, дед. Вон Охлопков тебя научит, как там его вертеть, заводить и все такое. Неси, обрадуй свою старуху.

Но дед почему-то счел нужным обидеться.

— Смеетесь вы, што ли! — заговорил он, сердито насупившись. — Старуха меня с коровой ждет, а я к ней с музыкой заявлюсь. Кабы он доился, магрофон-то ваш. Нет уж, избави бог от такого добра, да меня с ним старуха и на порог-то не пустит!

— Пустит, дед, — не унимался Вишняков. — Ведь ты ее же развлекать-то будешь. А корова тебе и не потребуется теперь, без нее у тебя будет и молока и сметаны невпроворот, и яиц тебе натащат, и масла, и всякое другое удовольствие, только ходи знай по вечеркам, накручивай граммофон.

Старик хотел еще что-то возразить, но, почувствовав, что кто-то теребит его сзади за рубаху, оглянулся и увидел свою старуху. Маленького роста, худенькая, со сморщенным, как печеное яблоко, лицом, старушка стояла за спиной мужа и все слышала.

— Бери, раз дают, дурак старый, — тоном, не допускающим возражений, приказала она старику.

— Да ты в уме сегодня? — повысил голос старик. — А о том не подумала — ну, возьму я этот магрофон, а ежели за ним хозяин заявится, тогда што?

Но старуха, как видно, была не из тех, что скоро уступают, и продолжала стоять на своем.

— Хозя-аин приедет, — передразнила она старика, сверля его сердитым взглядом, — и пусть едет, а мы с него за этого Митрофана корову стребуем, да ишо и с теленком.

К вечеру, когда спала полуденная жара, арестованных посадили на лошадей, окружили их конвоем целой сотни казаков. Перед тем как тронуться в путь, командир сотни Погодаев обратился к арестованным с речью.

— Внимание! — начал он громко, чтобы всем было слышно. — Приказано гнать вас к самому Лазо. Надо бы вас пешедралом проздравить, да молите бога, что некогда нам валандаться с вами. Но смотрите, чтобы дорогой без всяких там глупостев. А то, ежели вздумаете бечь или еще чего такое, — и тут Федот, приподымаясь на стременах, погрозил нагайкой, — всех до единого изрубим в мелкое крошево, понятно? Зарубите это себе на носу. — И, еще раз взмахнув нагайкой, скомандовал — Сотня-а, ма-арш!

Вскоре выступили и остальные две сотни. Сельчане провожали их приветственными криками, махали шапками, платками. Большая толпа сельчан, преимущественно молодежи, собралась на окраине села, возле маленькой избушки. Больше всего молодежи набилось в ограду, ребятишки густо облепили плетни и низенькие заборы, головы всех обращены на крыльцо, где, поставленный на табуретку, блестел трубой граммофон. Старик с деловитым видом крутил ручку волшебного ящичка, потешал посельщиков.

Зрелище это развеселило красных конников, все они — и сам Борис Кларк, и командиры сотен, и казаки — от души смеялись, проезжая мимо, а вслед им неслось из блестящей трубы граммофона: