Василий Балябин - Забайкальцы, книга 2

— До смерти?

— Не знаю.

— Вы-то чего же смотрели! — возмутился Егор. — Человек гибнет, а вы… только бы глотку свою залить.

— Да ты что! — повысил голос Молоков. — Я-то тут при чем, вить не я его толкал в цистерну эту самую. Сам виноват, не жадничай.

— Почему не спасли?

— Вот я-то как раз и спасал его, из-за него, из-за черта, и папаху утопил в спирту.

— Ну и что?

— Вытащили мы его втроем: Калашников, шестой сотни, я да ишо урядник Бахметьев.

— Значит, это его и несли на носилках-то?

— Его, наверное, кого же больше-то?

А в это время местные власти для спасения спирто-водочного склада от казачьего нашествия бросили команду пожарников и отряд рабочих-красногвардейцев. Вооруженные винтовками грузчики, слесари и железнодорожники, с красными лентами на замасленных ватниках и полушубках, разделились надвое, полукольцом, охватили казаков и начали теснить их от склада. Пожилой, седоусый шахтер в черном полушубке протиснулся в самую гущу казаков, пытался убедить их словами, отговорить от грабежа.

— Товарищи! — взывал он, локтем левой руки прижимая висевший на плече английский карабин, а правой хватая казаков за рукава, за полы шинелей. — Что вы делаете! Опомнитесь, ведь вы же народное добро грабите!

«Отвоевать» склад помогли красногвардейцам вовремя подоспевшие казачьи комитетчики с прапорщиком Балябиным во главе.

— Отставить! — громовым голосом рявкнул Балябин. — Расходись по вагонам, посадка началась, едем сейчас, живо!

И, словно подтверждая слова Балябина, загудел паровоз первого эшелона. Все это подействовало на казаков отрезвляюще, толпа их подалась обратно, раздались голоса:

— Посадка, братцы, едем!

— По вагона-а-ам!

— А спирт-то как же?

— Черт с ним, гори он ясным пламенем!

— Не отставай!

И казаки с такой же резвостью, с какой бежали к складу, рванулись обратно. Площадка около склада опустела. Казаки большей частью сами разбежались по вагонам, других увели, лежачих унесли на носилках.

Комитетчики уходили последними, а в складе уже стучали молотки, тяжко ухали кувалды. Рабочие, выставив наружную охрану, принялись исправлять повреждения: заклепывали изрешеченную пулями цистерну, ведрами черпали разлитый по каменному полу спирт, сливали его в железные бочки.

Старый шахтер проводил офицеров до станции, откуда уже тронулся в путь первый эшелон забайкальцев. Из теплушек, перекрывая шум и грохот поезда, доносились пьяные выкрики и песни. То же самое творилось и в других эшелонах, которые готовились к отправке:

А рядом, в другом вагоне, высокий тенор заводил:

Запевала на высокой ноте обрывает песню, и сразу же хор спевшихся голосов подхватывает:

А чуть подальше веселье выплеснулось на заснеженную площадку. В раскрытые двери теплушек казаки, вытягивая шеи, любуются, как там, в окружении хохочущих сослуживцев, пьяный бурят-казак третьей сотни Санжеев потешает однополчан пляской. Топчется Санжеев, словно глину месит кривыми ногами (а кривы они потому, что вырос Санжеев в седле, с детства работая пастухом), и, смешно коверкая слова, припевает по-русски:

Хохот, одобрительные выкрики:

— Молодец, Цырен!

— Носочки почисти.

— Вприсядку урежь.

— Вот та-ак!

— Ха-ха-ха…

Краем глаза Фрол видел, что и у старого шахтера усы подрагивали от смеха, а от уголков глаз по лицу расходятся мелкие морщинки. У Фрола на сердце кошки скребут, стыдно за своих казаков. А шахтер, словно угадав мысли Фрола, заговорил примирительным тоном:

— Веселый народ. Оно и понятно, домой едут.

— Набедокурили… — начал было Фрол, но шахтер перебил его, не дав договорить:

— Не стоит об этом. По правде-то сказать, не ваши казаки зачинщиками были этой катавасии.

— Вот и я то же самое слышал, — с живостью отозвался Киргизов, — казаки говорили мне, что они уже на готовенькое прибежали.

— Совершенно верно. В городе появились анархисты, они что-то затевают, а для этой цели и учинили налет на спирто-водочный склад, чтобы втянуть в пьянку воинские части. Хорошо, что вовремя обнаружили…

Паровозный гудок не дал шахтеру договорить. Заверещал свисток кондуктора, от головного вагона послышалась команда: «По вагона-ам!»

Торопливо попрощавшись со старым шахтером, офицеры кинулись бегом к своему поезду, в вагоны прыгнули уже на ходу.

Теплый февральский день только наступал, когда эшелоны аргунцев прибыли в Гомель. Все железнодорожные пути станции Гомель были густо забиты воинскими составами. На перроне, в станционных залах и на улице города шумно, многолюдно. Все спешат, рыскают по городу, в поисках съестного. Казаки, набегавшись по городу, или режутся в карты, или часами сидят возле костров, что пылают по ночам вдоль воинских поездов, ведут бесконечные разговоры.

— Долго ишо будем торчать здесь?

— А чума его знает.

— Сено кончилось.

— Говорят, солому привезут к вечеру.

— Хо, тащи назад такой фураж!

— На коней смотреть жалко.

— Говорят, вся дивизия наша здесь, окромя Первого Читинского.

— Я сам видел казаков из Первого и Второго Верхнеудинских полков, нашей станицы ребята есть.

— Застопорили всю дивизию.

— Через чего же это?

— Не разбери-поймешь, одни говорят, что на фронт завернуть нас хотят, другие — что мосты впереди разрушены, а третьи — что разоружать нас будут, вот и разберись тут попробуй.

— Ну-у уж разоружать-то дудки, Марья Ивановна! В Белой-то шибко разоружили?

— Чего же комитетчики-то наши думают, не добиваются пропуску?

— А как тут насчет винных складов?

— Ишь чего захотел!

— Нет, брат, отошла коту маслена.

Оживились казаки, лишь когда услышали, что фуражиры раздобыли где-то прессованную овсяную солому и на десяти пароконных фургонах доставили ее к поезду. Все кинулись помогать фуражирам разгружать солому, разносить ее по вагонам, где голодные кони их грызли деревянные перегородки и кормушки.

Дневальным по вагону, где находился Егоров Воронко, в тот день был Афанасий Суетин. Егор помог ему сносить в вагон тюки соломы, задать корм лошадям, в первую очередь накормил своего Воронка. Берег Егор Воронка, холил его; когда не хватало кормов, весь свой хлеб отдавал ему. Вот и сегодня, когда увидел, что Воронко грызет кормушку, не вынес: достал из седельной подушки пару белья, отнес на рынок, выменял там ковригу хлеба, ведро картошки и все это скормил коню.