Василий Балябин - Забайкальцы, книга 2

— Трое едут, — сообщил он Захару, — впереди в соломенной шляпе кучер, должно быть, а позади двое в защитном, военные, видать.

— Оне, — Захар схватил бердану, поднялся на ноги. — Сейчас мы их застопорим и первым делом документ стребуем. Ты как в грамоте-то, маракуешь?

— Все классы босиком прошел. — Мишка ощерил в улыбке белозубый рот. — Еще в коридоре постоять хотел, да сторожиха прогнала.

— Не зубоскаль, — сердито буркнул Захар. — Тут дело сурьезное, всячина может быть. — И, помолчав, добавил: — Тогда сделаем так: остановим их, спросим и, ежели увидим, люди подозрительные, заарестуем— и к атаману, там лучше разберутся, кто и чего.

— А если они не дадутся арестовать-то. Большевики-то небось не ездят с пустыми руками.

— Тогда, в случае заерепенятся, и мы оружие в ход пустим. Стреляй в одного, я в другого, а не то и в шашки возьмем. Наубег кинутся — бей по коням, пеши-то они никуда не уйдут.

— Ладно. — Мишка взял бердану наизготовку, вышел на дорогу, Захар, с ружьем наперевес, стоял неподалеку и, когда путники подъехали ближе, заорал:

— Сто-ой!

Ямщик осадил лошадей, из-за спины его, перегибаясь влево, выглянул чернобровый, широкоплечий казачина, спросил:

— Что такое?

— Кто такие? — вопросом на вопрос ответил Захар.

— Документы! — потребовал Мишка. — Один ко мне, остальные… — И не закончил, так как произошло неожиданное. Захар, опустив бердану к ноге и широко улыбаясь, поспешил к военному.

— Фрол Омельяныч! Живого видеть! Вот так встреча, здравствуй, дорогой! Узнаешь?

— Узнаю, Захар Львович, здравствуй! — Фрол легко выпрыгнул из тарантаса, крепко пожал руку Захару.

«Вот это богатырь, — с уважением глядя на могучую фигуру приезжего, подумал Мишка. — Ручищи-то, а плечи, однако! А казак, сразу видать».

В этом Мишка был прав: хотя на Фроле и были брюки без лампасов, а на защитной гимнастерке, туго обтянувшей выпукло-широкую грудь и бугристые мускулы рук, не было никаких знаков отличия, все в нем — и выправка, и выбившийся из-под фуражки темно-русый чуб — изобличало казака. На поясе справа висел наган в новенькой желтой кобуре. А с шеи на грудь на тоненьком ремешке свешивался полевой бинокль.

— А молодого что-то не признаю. — Здороваясь с Мишкой, Фрол задержал его руку в своей широченной, как лопата, ладони, пристально посмотрел на молодого казака.

— Не здешний я, — поспешил ответить Мишка, — Ушаков, Заозерной станицы, а тут вроде как в работниках.

— Вот как. А чего это вы тут во всеоружии, охраняете кого, что ли? Или карантин в поселке?

— Да yет, Фрол Омельяныч, — вновь заговорил Захар. — Насчет этого спокойно. Лонись [39] Лонись — в прошлом году. об эту пору действительно сидели мы в карантине, — чесотка была на коней. А нынче от болезни бог миловал, так другая беда привязалась, еще хуже и чесотки. От большаков охраняемся, будь они миром прокляты.

— От большевиков, — поправил Мишка.

— Вот, вот, от этих самых. В Борзинском, говорят, обозначились. Вы их там не видели, случаем?

— Большевико-ов? — округляя карие, с синеватыми белками глаза, протянул Фрол, широченные плечи его вдруг затряслись, от могучего басовитого хохота всхрапнула каурая пристяжка, а с ближнего прясла врассыпную шарахнулась стайка перепуганных воробьев.

Не понимая, над чем расхохотался Фрол, Захар недоумевающе посмотрел на него, переводя взгляд на тарантас. Но и сидящий там второй военный, в таком же, как и Фрол, обмундировании, с наганом на боку, тоже покатывался со смеху. Даже возница, пожилой, с виду угрюмый человек, степенно посмеивался в бороду.

— Что такое? Тут и смешного-то навроде как нету ничего. — Смущенный Захар почесал за ухом. — Ведь на сходке же было объявлено. Я-то, по правде сказать, человек темный, но ведь там и другие были, грамотные, умные люди, вот хоть бы и твоего родителя взять, Омельяна Якимыча, тоже человек неглупый. Писарь бумагу из станицы читал, где про этих большаков было сказано, я это очень даже хорошо слышал. Ну а потом, значить, приговор составили, подписали все, как следует быть. Истинный бог, ничего не пойму.

— Отец-то мой, ха-ха-ха, — Фрол вытер платком выступившие от хохота слезы, — тоже подписался?

— А как же, подписа-ал, все подписались. Правда, один отказался, Яшка Башуров, ну это человек-то такой, ни то ни се, баламут.

— Ох и учудили посельщики. — Все еще смеясь, Фрол оглянулся на второго военного: — Видел, товарищ Богомягков, какие номера здесь выкидывают! Если рассказать кому, не поверят, ни за что не поверят. — И уже серьезно к Захару: — Вот что, дядя Захар, делать вам здесь нечего, ступайте оба домой. Большевиков вам все равно не укараулить, поваляли дурака, хватит. Зайдите к атаману, скажите, что я как член областного Совдепа снял вас с поста и эти ваши караулы отменяю, понял, Захар Львович?

— Понять-то понял, только мне ведь не запомнить всего-то. Да мы просто скажем, что сам Фрол Омельяныч отменил наши караулы.

Мы ведь слыхали, что ты теперь большими делами заправляешь в области-то, в генералах, говорят, ходишь, верно аль нет?

— Верно, — вновь засмеялся Фрол, обнажив под тонкими черными усиками снежно-белые крепкие зубы. — Пусть атаман сейчас же явится ко мне. Мы у отца остановимся.

— Это мы мигом. — Повеселевший Захар вскинул бердану на ремень. — Значить, кончилась наша службица, слава те господи. Оно бы, по-настоящему-то, разводящего надо, но раз большие члены приказывают, наше дело маленькое! Пошли, Михайло.

— Пошли!

— Доброго здоровьица, Фрол Омельяныч.

— До свиданья. Да, вот еще что. Попрошу вас зайти к этому, который не стал подписывать приговор, к Башурову. Сегодня, наверно, будет сходка, пусть он придет туда, скажите, что я хочу с ним поговорить. Сами тоже приходите, кстати там и большевиков посмотрите.

Захар даже рот разинул от удивления, хотел расспросить Фрола, про каких большевиков он толкует и откуда им здесь взяться, но Фрол уже сел в тарантас. Кучер тронул вожжами, лошади дружно подхватили легкий на ходу экипаж.

День выдался на редкость жаркий. К полудню все вокруг словно вымерло, на пашнях, на еланях и в полях не видно ни одного человека. Пахари попрятались от зноя в палатки, землянки и под телеги. Лошади и быки их забились в кусты и болота, спасаются там от жары, овода. Пусто и на луговых пастбищах, табуны овец и коров пережидают жару в воде, на отмелях Аргуни и на берегах ее, в зарослях тальника. Жаром пышет раскаленный песок в улицах станицы, к теневой стороне заборов и домов жмутся телята; уткнувшись мордами в завалинки, машут хвостами прибежавшие с луга лошади. Тишина, даже собаки не тявкают; высунув языки, лежат они в тени плетней и амбаров. Только босоногие, с облупившимися носами, выгоревшими на солнце волосенками и загорелые до черноты ребятишки, сверкая голыми пятками, бегут на Аргунь. Сбросив на ходу штаны и рубашки, они с разбегу кидаются в прохладную воду, и веселые голоса их, шум и плеск нарушают сонливую тишину.