Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 2

— Чего лаетесь-то? Нельзя, стало быть, и нельзя.

— А почему нельзя, што это еще за секреты такие?

— Военная тайна.

— Какие могут быть тайны, когда конец всему подошел!

— Довоевались!

— Ну, насчет конца-то мы еще посмотрим.

— Товарищи! Чего вы бузите? Что решат там, нам расскажут, давайте-ка лучше расходиться. Нечего мешать людям.

Мало-помалу недовольство улеглось, крикуны угомонились, начали расходиться по своим вагонам и палаткам. Но многие, и Егор с Рудаковым, остались, расселись на завалинке, на песке возле школы.

— Говорят, чехи-то уж в Читу вошли, — заговорил один.

— Говорят, кур доят, — немедленно отозвался второй, — а их шшупают. Им за неделю дороги не исправить да мостов.

— Мы тут целая артель в Курлею собираемся, золото добывать.

— Ононборзинцы коммунию хотят учинить в тайге.

— А что, неплохо задумали, зиму переживут в коммунии, а там видно будет.

— Из нашей станицы почти все по домам думают разъехаться.

— Под расстрел захотели.

— Ничего-о, всех не постреляют.

Часам к двенадцати дня на конференции объявили перерыв, делегаты вышли из школы, подышать свежим воздухом, покурить; их сразу же окружили красногвардейцы, закидали вопросами. Вышел на крыльцо и Чугуевский. Статный, стройный, в новых сапогах и синих брюках-галифе, покатые плечи ловко обхватили скрипучие, желтой кожи ремни, на грудь веером опускалась черная борода, кое-где прошитая ниточками серебристой седины.

Егор как увидел Чугуевского, бегом к нему, с ходу облапил и трижды поцеловал его в губы. Тот сначала опешил, откинувшись, стукнулся головой о стену и, узнав давнего друга, засмеялся:

— Егор!

— Андрюха!

Обрадованные столь неожиданной встречей, оба что-то восклицали, говорили сбивчиво, смеялись да хлопали друг друга по плечам. В школе зазвенел колокольчик, извещающий делегатов, что перерыв пора кончать, и тут Егор вспомнил, о чем хотел спросить старого друга:

— Расскажи-ка, чего там вырешали-то.

— Отчеты заслушали командующих фронтами — Лазо и Баляби на. Второй вопрос был об ограблении банка, решили: создать следственную комиссию и снарядить отряды для розыска бандитов. Ну а враги наши усиленно распространяют слухи, что банк ограбили не анархисты, а комиссары советские.

— Вот гады!

— Третий вопрос был о власти, решено ликвидировать все советские органы: облисполком, Совнарком, Центросибирь и все остальные. Всю полноту власти передать вновь созданному Реввоенштабу, и уж людей в него выбрали, пять человек.

— Кого же избрали-то?

— Ивана Бутина, Николая Матвеева, Сергея Лазо, Фрола Балябина и Дмитрия Шилова.

— Та-ак, ну а насчет, армии что вырешили?

— Это будем сейчас обсуждать, ну, я тут заговорился с тобой, опаздываю, потом расскажу обо всем.

Скрипнув наплечными ремнями, Чугуевский левой рукой подхватил шашку, исчез за дверью.

А Егор долго еще стоял на крыльце, улыбаясь, рассуждал сам с собой: «Ай да Андрей, вышколила его тюрьма-то, прямо-таки и на казака стал не похож. И говорит по-ученому, и ремнями весь перетянутый, дела-а».

Вечером этого дня Егор долго сидел на берегу Ингоды. На западе рдел закат, багрово-алые блики его отражались на зеркальной глади стремительной реки. Егор пришел проститься с Ингодой, завтра ему предстоит покинуть ее, ехать куда-то далеко в тайгу, и кто знает, когда вновь увидит он любимую реку. Все больше сгущаются сумерки, угасает заря, а Егор все сидит на берегу, перебирая в памяти события минувшего дня. Вспомнился митинг, на котором было объявлено решение конференции: борьбу с белыми организованным фронтом прекратить, армию распустить. Перейдя на нелегальное положение, готовиться к дальнейшей борьбе с контрреволюцией методами партизанской войны.

Особенно взволновала Егора горячая, страстная речь Богомягкова; слушая его, Егор думал: а ведь верно, вся война еще впереди. Народ не потерпит власти белых, он восстанет, и мы придем к нему на помощь. Егор уважал своего учителя и тут же на митинге решил про себя, что пойдет за Богомягковым хоть на край света.

После митинга был прощальный парад. Все войска, что скопились здесь, в Урульге, прошли мимо трибуны сдвоенными рядами. Впереди спешенной казачьей колонны, где вместе с другими шагал и Егор, шел мадьярский батальон. Мадьяры, в серых русских шинелях и фуражках защитного цвета, четко отбивали шаг, над слитными рядами их грозно колыхались штыки, развевалось на ветру алое знамя.

Егору не раз приходилось видеть, как эти вот люди храбро сражались против белых на Даурском фронте. Они и теперь не унывают, шагают бодро, уверенно, а на митинге заявили, что они также перезимуют в тайге, а весной, вместе с восставшим русским народом, вновь пойдут воевать за революцию…

Размышления Егора прервали захрустевшие по гальке шаги, он оглянулся и, в наступившей темноте угадав подходившего к нему Тихона Бугаева, спросил:

— Ты чего?

— Тебя разыскиваю, видел, что ты на Ингоду отправился. Пойдем, я там каши наварил рисовой с маслом, накормил всех моих начальников и тебе полную манерку оставил.

— Ладно, ты садись-ка вот да скажи насчет отступа-то, пойдешь в тайгу?..

— Пойду, я же тебе еще вчера сказал, что от Балябина не отстану. Вот вагон подадут ночью, и грузиться будем с мадьярами в одном поезде. Нас уж целая артель набралась, все главные начальники наши да комиссары.

— Кто да кто?

— Ну, Фрол Емельянович с братом своим Семеном, адъютант его Иван Швецов, Лазо с женой, Богомягков, Киргизов, еще четверо командиров, ну и я, — стало быть, всего-то двенадцать человек.

— Меня возьмете с собой?

— А чего же не взять-то, возьмем. А как с конем-то ты?

— Отправлю его домой, к матери, с посельщиками. А уж вам-то я пригожусь там: и дров буду заготовлять на артель, и охотничать, мясо добывать. А там, гляди, и грамоте еще подучусь вечерами, Георгий Петрович ведь не откажется учить нас, верно?

— Верно. Ну пойдем, а то каша-то остывает.

— Сейчас, — кивнул головой Егор, — ты иди потихоньку, я догоню тебя…

Тихон ушел, уже не стало слышно его шагов, а Егор все сидел на том же месте, смотрел на Ингоду, на правый берег ее, темнеющий зарослями тальника и черемухи, на сонные громады заингодинских сопок.

…Тишина. Ингода бесшумно катит свои воды, на зеркальной глади ее, отражаясь, мерцают звезды. Сладкие воспоминания детства и юности, прошедшей на этой реке, нахлынули на Егора горячим туманом…

…Со стороны села доносится грустный напев, одинокий, тоскующий голос заводит:

Новые голоса вплетаются в песню, и вот уже целый хор их тянет печальный, за душу хватающий напев: