Рихард Дюбель - Хранители Кодекса Люцифера

Когда она испуганно обернулась, Генрих стоял у двери и смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Она краем глаза заметила, как рядом блеснуло что-то белое, и почувствовала как чья-то рука легла ей на плечо и мягко, но непреклонно снова развернула ее, заставив стать спиной к двери.

– Я еще не готова, – произнесла Поликсена фон Лобкович.

Александра услышала тяжелые удаляющиеся шаги Генриха. Воспоминание о поцелуе в затылок жгло ее, как огнем. Она не знала, что должна говорить, куда должна смотреть. Запах старой одежды почти душил ее. Ее колени дрожали, и в глубине души она не была уверена, от чего – от страха ли, стыда или желания. Отталкивающая комната, обстановка которой напоминала военное укрепление перед последней, решительной атакой невидимого противника, вращалась вокруг нее.

– Посмотри на себя, – произнес голос, который еще недавно звучал так же, как голос Генриха. Или ей только казалось, что так? Может, ей просто хотелось этого?

Александра посмотрела в полуслепое зеркало. Поликсена фон Лобкович стояла рядом с ней – холодный, сияющий ангел рядом с переодетой батрачкой. На фоне белой одежды лицо Александры выглядело больным, а красные пятна на ткани казались грязью. Возможно, брызжущая энергией Александра могла бы составить конкуренцию женщине, обладающей мраморной красотой, если бы на ней было одно из ее голубых со стальным отливом или темно-красных, как бургундское вино, платьев. А сейчас она производила впечатление абсолютно неудавшейся попытки скопировать красоту другого человека. Она выглядела нелепой, безобразной и толстой. От женщины, стоявшей рядом с ней, исходил очень нежный, прохладный аромат лаванды. От нее же просто воняло.

– Идеально, – заявила хозяйка Пернштейна и снова улыбнулась.

На ужин Александра шла как на казнь. И теперь здесь, в зале замка, который мог бы вместить две сотни человек, три человека за маленьким столом просто терялись, как крохотный кораблик, попавший в штиль насыщенного ядом молчания.

– У вас нет других гостей? – не выдержав, спросила Александра. Если бы она не прервала молчание, то наверняка завизжала бы от напряжения и страха.

– Мы здесь не очень общительны, – ответила хозяйка замка и добавила: – В отличие от Праги.

– Я видела чье-то лицо у окна в центральной башне крепости.

– Показалось. – От интонаций хозяйки веяло ледяным холодом.

– О, – только и произнесла Александра и спросила себя, почему женщина в белом даже не старается лгать убедительно.

– Путешествие было утомительным, – проворчал Генрих. – Я полагаю, фройляйн Хлесль так же устала, как и я.

Фройляйн Хлесль? Но ведь Генрих говорил, что хозяйке известно об их любви? Александра попыталась перехватить его взгляд. Лицо у него было пунцовым. Поликсена улыбалась своей улыбкой сфинкса. В ее глазах, казалось, плясали язычки пламени свечей, но этот отраженный огонь был зеленым и холодным. К удивлению Александры, в ней стало просыпаться чувство, которое при всем смятении и дезориентации, охватившими ее, показалось ей самым неподходящим: ревность. Это было последним, но необходимым штрихом, чтобы она могла назвать себя самой большой дурой на свете.

Позже Александра лежала в сырой постели, которая еще сильнее пахла затхлостью, чем одежда, которую ей навязали. На ней было только нижнее платье, и, несмотря на несколько одеял, она замерзла. Девушка смотрела на пламя свечи. Свеча была свежей, и часовые отметки на ней, казалось, утешали ее, сообщая о том, что она проживет эту ночь, не будучи вынужденной таращиться в темноту. Однако рассмотрев свечу более тщательно, девушка поняла, что деления – это всего лишь прикрытие для злобной шутки. Александра была уверена, что не могло пройти уже три часа с тех пор, как она зажгла свечу хотя три отметки на ней уже сгорели. Ее переполняли страх и ярость – и тоска от одиночества.

Ей так сильно хотелось, чтобы рядом с ней кто-то был, что ее душа, казалось, сжималась от отчаяния.

Кто-то?

Генрих!

Она думала о нем и о превращении, которое произошло с ним с момента их приезда в Пернштейн. Александра не знала, что хуже: страх перед тем, что он действительно мог войти к ней в спальню, или ужас, который охватывал ее, когда она об этом думала.

Он был мужчиной, которого она любила!

Она уже десятки раз хотела отдаться ему!

Так откуда же взялся этот страх перед ним? Он ведь не сделал бы ничего, на что она не согласилась бы. Он бы не причинил ей боли…

По ее телу будто побежал ледяной поток, когда она внезапно почувствовала, что он стоит за дверью ее спальни. Александра не стала задаваться вопросом, откуда она могла знать это. Она просто знала. Пламя свечи плясало, будто хихикая. Александра пристально смотрела на дверную ручку, слабо поблескивающую в темноте. Дверная ручка пошевелилась.

Она моргнула.

Ей показалось, что она улавливает звук его дыхания за дверью.

Внезапно она услышала жалобный стон. Это был ее собственный стон.

Именно этот жалкий звук, который, казалось, исходил от кого-то другого, и разрушил чары.

Она любит Генриха. И он любит ее. Если он стоит перед ее дверью, то лишь потому, что медлит и не хочет навязываться ей. Но он и представить себе не может, как сильно она нуждается в его присутствии. И до тех пор, пока он рядом, с ней ничего дурного не случится.

Она отбросила одеяла, схватила свечу, подбежала к двери и распахнула ее.

Коридор был пуст.

Иногда Генрих спрашивал себя, спит ли она когда-нибудь. Он уже был готов поверить, что нет.

Он увидел ее на окутанном темнотой мосту, ведущему к центральной башне, и нисколько не удивился, ибо знал: она прекрасно ориентировалась ночью. Честно говоря, он даже не пытался искать ее где-нибудь в другой части замка.

– Было заперто? – поинтересовалась она, не глядя на него.

Генрих отвык удивляться тому, что она всегда знала, где он был.

– Время еще не пришло.

– Вы все больше удивляете меня, Геник. Похоже, ваша решимость уже не та, что прежде. – Она повернулась спиной к пропасти и прислонилась к перилам. Ветер трепал ее волосы.

– Разве не вы всегда проповедовали терпение?

– Ваш вкус тоже удивляет меня, мой дорогой друг.

Он насторожился. Впервые за все эти годы он услышал в ее словах слабый намек на то, что она тоже всего лишь человек. Чувство триумфа проникло в его чресла – чувство, которое он никогда еще не испытывал в ее присутствии. Оставаясь внешне совершенно спокойным, он потянулся к ней.

– Вы нарядили девушку, сделав из нее плохую копию себя самой. Я не могу представить, что вы боитесь того, как бы красота Александры не затмила вашу.

– Не вижу здесь никакой красоты.

– Еще меньше я могу представить себе, что вы сделали это из-за меня, – продолжил Генрих. – Или я не прав, дорогая?