Рихард Дюбель - Хранители Кодекса Люцифера

И все же юноша собирался последовать за Александрой в Брюн, хотя эта миссия была так же безнадежна, как и любой план его отца и тети по возвращению себе предприятия, а вместе с ним и будущего. Вацлав покачал головой и разочарованно ударил кулаком о пюпитр. Ящичек с письменными принадлежностями упал на пол и с треском раскрылся. Охнув, Вацлав наклонился, чтобы поднять его, а когда взглянул вверх, то увидел, что в дверях стоит один из его коллег-писарей. Это ему принадлежал заваленный бумагами пюпитр.

– Черт, это всего лишь ты! – выругался писарь.

– Большое спасибо, – ответил Вацлав.

– Я надеялся, что это Филипп. Он нам позарез нужен. Вернее, он нужен их превосходительствам.

– Куда же подевался Филипп? Он ведь всегда первым приходит, даже если и приползает сюда прямо из пивнушки.

– Лежит в кровати.

– Ну так вытащи его оттуда.

– Это не его кровать.

Вацлав пристально посмотрел на коллегу. Писарь вздохнул.

– Я уже посылал слугу к нему на квартиру. Его нет ни там, ни в одном из тех кабаков, которые он обычно посещает.

– Откуда ты тогда знаешь, что он лежит у кого-то в кровати?

– Да он признался мне, что у него новая фаворитка.

– Ты думаешь, кто-то сжалился над ним? – У Вацлава не было настроения снисходительно отзываться о главном писаре – только не в такой день, как сегодня.

Его коллега пожал плечами.

– Тогда вытащи его, ради бога, из кровати.

Помявшись, писарь решил раскрыть тайну.

– Это кровать Элишки Смирицкой, – выпалил он.

– Батюшки! Дочери Альбрехта Смирицкого, члена совета.

Собеседник Вацлава покачал головой.

– Его жены?!

– Его сестры.

– Но Смирицкому по меньшей мере пятьдесят лет.

– Это его младшая сестра, – ответил писарь.

Они переглянулись. Нельзя было и думать о том, чтобы послать слугу за Филиппом Фабрициусом в дом Смирицкого, – тем самым они непременно выставили бы хозяина и его сестру в смешном свете, а своего приятеля подвергли бы чрезвычайно серьезным неприятностям. Кроме того, не стоило забывать о враждебности, которую проявляли все протестанты к императорскому двору. Граф Турн и его приверженцы раздули бы эту историю, и она разнеслась бы по всей Богемии. Элишка Смирицкая и Филипп Фабрициус были бы опозорены до конца своих дней.

«Так же, как опозорена моя семья, – с горечью подумал Вацлав. – А ведь мы даже не совершали греха прелюбодеяния». Внезапно у него возникла мысль о том, чтобы послать слугу из придворной канцелярии в дом Смирицких, – пусть еще одна семья попадет в затруднительное положение. Однако уже в следующий момент он устыдился своего желания.

Откуда-то из зала раздался рык:

– Фаб-р-рициус!

Коллега Вацлава закатил глаза.

– Что случилось? – спросил Вацлав. – Почему так необходимо присутствие Филиппа? Разве ты не можешь заменить его?

– Нет, – ответил писарь. – Я почти не понимаю языка.

– Фабрициус! Чтоб тебя!

– Какого языка?

– Там несколько мужиков из немецкой деревни. Эти тугодумы почти не знают богемского. А я, в отличие от Филиппа не знаю немецкого языка. Когда я услышал треск, то подумал, что это он приехал. – Писарь указал на ящичек с принадлежностями Вацлава. – Я сказал, что приведу его. Что мне теперь делать?

– Я знаю немецкий язык, – заявил Вацлав. – Мой отец из Богемии, а семья его сестры – из Вены.

– Как такое может быть?

– ФАБРИЦИУС!

– Я объясню тебе это в другой раз, – уклонился от ответа Вацлав и прижал к себе ящичек. – Я посмотрю, удастся ли мне подменить Филиппа.

– А я пока придумаю, как бы незаметно вытащить его из кровати этой старой девы!

Вильгельм Славата и граф Ярослав Мартиниц стояли перед делегацией полудюжины мужчин с коротко подстриженными волосами. В помещении витал смешанный запах пота, старой одежды и навоза, вынуждая Славату обмахиваться надушенным платком. Нельзя было представить себе больший контраст; оба государственных служащих были одеты по самой последней моде – в узкие, украшенные маленькими шелковыми бантами камзолы с длинными фалдами и широкие штаны, подвязанные на коленях лентами. Штаны были настолько широкими, что казалось, будто на мужчинах пышные женские юбки. Мартиниц предпочел золотистый цвет и воротник с рюшами, который опускался ему до плеч, а более консервативный Славата остановился на черном цвете и фламандском кружевном воротничке, причем последний равнялся по стоимости одежде всех жителей деревни. Посетители были одеты в то, что крестьяне носили уже много столетий: длинные рабочие блузы, узкие брюки и свободные колеты; в руках они мяли береты и кожаные кепки.

– Опять этот новичок! – Мартиниц тяжело вздохнул, увидев вошедшего в зал Вацлава. – Исчезни, парень.

– Где Филипп Фабрициус? – спросил Славата, более обходительный из двух наместников. Вацлав уже не раз задавался вопросом, почему эти двое, столь разные, так тесно сотрудничают? Он еще ни разу не видел, чтобы один из них взялся делать что-нибудь без участия другого. Вероятно, именно непохожесть и была залогом их успеха: складываясь, черты их характеров образовывали одного гармоничного человека, обладающего мощностью двух мозгов.

– Уже в пути, – солгал Вацлав. – Он повез послание от господина фон Штернберга в городской суд, но вот-вот вернется.

– Штернберг должен использовать своих собственных писарей, – пробурчал Мартиниц.

– Господин фон Штернберг очень спешил и сказал, что будет обязан вашим превосходительствам.

Мартиниц больше не казался мрачным. О соперничестве между часто непредусмотрительным, более молодым Штернбергом и упряжкой Славата – Мартиниц ходили легенды. Если Штернберг добровольно ставит себя в зависимость от своих противников, то это можно воспринимать как свет в конце туннеля.

– Ты понимаешь по-немецки? – спросил Славата.

– Так же хорошо, как и по-богемски.

С тех пор как Габсбурги обрели господствующее положение, все больше людей с запада и юга империи переезжали в Богемию, не считая переселенцев из Франконии, Баварии, Саксонии и Австрии, которые жили на этой территории со времен освоения восточных земель, происшедшего четыреста лет назад. Однако новые поселенцы, заключившие браки с членами старых богемских семей и получившие право на недвижимое имущество тех жителей, которые не имели законных наследников, состояли в значительной степени из таких людей, как граф Турн. Прошло много лет, прежде чем граф понял: чтобы управлять страной и влиять на местную политику, нужно понимать язык своего окружения. Из-за этой непреднамеренной надменности между немецкими анклавами и остальной частью королевства постепенно протянулась граница, первые последствия которой состояли в следующем: обе партии полагали, что другая сторона должна сначала выучить их язык» прежде чем можно будет беседовать и о чем-то договариваться.