Рихард Дюбель - Хранители Кодекса Люцифера

Она улыбнулась.

– Ну хорошо, Геник. Присаживайтесь.

Портрет лгал, а художнику нужно было вставить кисть в задницу, а потом поджечь ее. Генрих, которому с трудом удалось не шлепнуться мимо стула, продолжал откровенно пялиться на нее. Ее выбеленное лицо было тем единственным, что перекликалось с холодом, исходящим от портрета. В жизни красота этой женщины была пламенной, затмевающей все вокруг, так что об нее могло бы обжечься само солнце. Генрих смотрел ей в глаза и сгорал, как залетевший в пламя мотылек. Изумрудно-зеленые глаза, мрачно сияющие на застывшей белизне лица, создавали шокирующий цветовой контраст со светлыми волосами. Назвать черты ее лица правильными было равносильно тому, что назвать недра вулкана теплыми; назвать ее фигуру и осанку совершенными означало бы назвать ураган легким бризом. Она блистала перед ним – бледное лицо, платье из белого шелка, отделанное белой парчой, отливающей радужными бликами. Генрих вдруг осознал, что просидел здесь уже целую минуту, не проронив ни слова. Две крошечные ямки надсекли косметику в уголках ее рта, когда она весело улыбнулась. Ее губы были темно-красными. Она производила впечатление сошедшего на землю ангела, который напился крови.

– А вы, мадам Лобкович, – сказал он, – как мне называть вас?

Она не сводила с него глаз.

– Какое имя вы посчитали бы подходящим для меня?

– Афродита, – ответил он, не задумываясь.

Ее губы еще немного раздвинулись.

– Нет, – возразила она.

Тем временем мозг Генриха наверстывал упущенное. Его сердце и некоторые расположенные ниже органы были охвачены волнением, но мышление восстановилось.

– Нет, – повторил он и, ответив на ее улыбку, предложил: – Диана.

– Должно быть, это богиня?

– Безусловно. – Генрих попробовал улыбнуться той улыбкой, которая – он знал это наверняка – заставляла краснеть даже монахинь. Она не срикошетила, а бесследно поглотилась. Ее собственное выражение лица не изменилось.

– Диана, – повторила она и кивнула.

– Что я могу сделать для вас, мадам… Диана?

Казалось, что на мгновение женщина задумалась, не слишком ли много свободы она дала ему, и, к его собственному удивлению, он довольно напряженно ждал выговора от нее. Удивление Генриха стало еще большим, когда он понял, что его бы это задело, но при этом он стал бы неукоснительно придерживаться приличий. Он подумал о том, что надеялся увидеть в изображенной на картине Поликсене, приносимой в жертву, ее черты, ее упругие груди. Он устыдился этого, но не потому, что это вдруг показалось ему грязным, а потому что весь ее облик, с головы до ног укутанный в белое платье, вызывал в нем в сотни раз большее вожделение, чем улыбающаяся богиня. Генрих чувствовал, как внизу живота пульсирует кровь, и был рад, что на нем широкие венецианские брюки, которые замаскировали бы даже вертикально стоящий двуручный меч. Хотя, конечно, он догадывался, что его эрекцию можно было увидеть в его глазах.

– Вы уже кое-что сделали для меня… Геник.

– Да? – Он знал, что произнес это слишком быстро и удивленно. Мысленно он спросил себя, когда в их беседе преимущество снова будет на его стороне, и уже смирился с тем, что вопреки ожиданиям этого, наверное, не произойдет.

– Вы оказали мне услугу.

– Назовите мне следующую, и я с радостью выполню ее снова.

Она подняла руку и поднесла ее к его лицу. Генрих хотел дотронуться до нее, думая, что должен поцеловать руку, как вдруг заметил, что между указательным и средним пальцами она держит монету. Генрих хотел взять ее, но с такой ловкостью, которую он видел только у фокусников, она стала перемещать монету в пальцах, пока та не исчезла в ее ладони. Она улыбнулась ему. Он ответил ей смущенной улыбкой. Взгляд женщины опустился на ее руку, его взгляд последовал за ним, и тут монетка вновь появилась: щелкнув пальцами, она подбросила ее в воздух, поймала и одним-единственным движением сунула ему в руку, все еще по-идиотски висевшую в воздухе. Потом женщина отступила на шаг и стала наблюдать за ним.

Генрих осмотрел на монету. Он знал эту чеканку. Когда он это понял, ему показалось, что на него вылили ушат ледяной воды, за которым последовал поток кипятка.

– Моя девичья фамилия Пернштейн, – сказала она. – Пернштейн, как крепость в Моравии. Крепость, в которую вы привезли библию дьявола.

– Так это вы поручили мне выкрасть ее?

– Вы разочарованы, мой дорогой Геник?

Генрих почувствовал, как все его тело невольно вздрогнуло, когда он понял, что эта женщина таким образом оказалась в его руках, как и он в ее. Конечно, он терялся в догадках, кто мог быть таинственным заказчиком, который описал ему в деталях, что именно он должен захватить. То, что это не мог быть кто угодно, было ясно – кто угодно не знал бы о существовании библии дьявола, не говоря уже о том, что она лежала в кунсткамере императора Рудольфа. Но то, что это была жена рейхсканцлера… Он совершенно не задумывался, что означало полученное им задание и зачем нужно было везти добычу в этот замок. Пернштейн был не более чем обрывками воспоминаний о придворных сплетнях о каком-то сыне, который промотал наследство своего отца, и об имении, настолько обремененном долгами, что даже камни уже не принадлежали хозяевам. Крепость производила впечатление покинутой: каждый мог бы, как это сделал тот, к кому попала библия дьявола, стать перед воротами и сделать вид, что здесь его дом.

– Разочарован? Восхищен!

– Была ли оплата достаточной?

Что он должен был сказать? Внезапно у него возникло чувство, будто от этого ответа зависит очень многое.

– Для слуги – да, – медленно произнес Генрих, – для партнера – нет.

Она снова принялась разглядывать его в своей молчаливой, оценивающей манере, так что он с трудом сохранял спокойствие. Мурашки в нижней части его живота пробегали то ли из-за желания, то ли из-за страха. Вдруг она наклонилась над ним, схватившись за подлокотники кресла, и приблизила свое лицо к его лицу. Генрих уловил аромат духов и косметики, сквозь которые пробивалось нечто такое, что будило в нем животные инстинкты. Заморгав, он почувствовал, как его мужская гордость вздрогнула, а тело наполнилось похотливым желанием.

– Что берут партнеры в качестве оплаты? – прошептала она. Он увидел под слоем косметики слабо обозначившиеся тени.

У нее были веснушки. Где-то в глубине его медленно запутывающегося в липкие нити мозга промелькнула мысль, что естественность такого маленького недостатка, как россыпь веснушек, делали ее красоту более притягательной, но при виде алых губ, между которыми появился язычок и облизал их, никто не стал бы прислушиваться к этой мысли.

Он хотел протянуть руки, чтобы привлечь ее к себе, но вдруг заметил, что она придавила ткань его рукава. Необъяснимым образом у него не хватило силы освободить руки.