Рихард Дюбель - Хранители Кодекса Люцифера

– Все, – прохрипел он.

– Хорошо, – сказала она. Колибри порхнул около его губ – поцелуй ее дыхания, – Я принимаю это… партнер!

Она выпрямилась, взяла его за руку и повлекла за собой к двери. Когда она открыла ее, Генриху в лицо ударило душное тепло. Комната была роскошна. Тяжелые портьеры едва давали дневному свету проникать внутрь. Перед огромной кроватью с колоннами и кроваво-красным балдахином стоял камин, от которого распространялся жар, круживший голову. Она подвела его к кровати. Он слышал, как бьется его сердце, и почти чувствовал боль при каждом ударе. Камин обжигал его с одной стороны. Генрих, прищурив глаза, посмотрел на пламя и увидел, что туда было воткнуто полдюжины металлических прутьев, с деревянными рукоятками на свободных концах, чтобы за них можно было без опаски схватиться. Концы, лежавшие на раскаленных углях, имели всевозможные формы: плоские клинки, острые шипы, спирали… Его глаза расширились, когда он увидел грубо вылепленный фаллос, очертания которого мерцали в адском пламени. Все внутри у него сжалось.

Внезапно он вспомнил о Равальяке, о Гревской площади. Там началась его вторая жизнь; нет, там его жизнь вообще только началась. Жаровня палача так же мерцала от жара. Смотровое место, которое ему досталось, было превосходным, хотя и, на его вкус, было слишком отдалено от эшафота. Однако он отчетливо видел отливающие красным губки клещей; когда палач вытащил их из пламени, толпа вздохнула, а Равальяк начал громко молиться…

Через покрывало на кровати пробивался глухой шум, будто кто-то пытался, несмотря на кляп во рту, звать на помощь. Мадам – нет, Диана! – прошла мимо него, отдернула покрывало и снова отошла назад. На кровати лежала обнаженная девушка, за щиколотки и запястья привязанная к колоннам кровати, с кляпом во рту. Он увидел обезображенную старыми и недавними ушибами и царапинами кожу, выпирающие ребра, плоский жилистый живот, который поднимался и опускался в судорожных попытках девушки вдохнуть воздух, несмотря на панику и кляп. Кто-то ее вымыл, побрил и натер мазью. Однако было ясно, что она была дешевой маленькой потаскушкой, которая еще вчера приносила облегчение своим женихам за хлевами у каких-нибудь ворот. Ее глаза, огромные на распухшем от кляпа лице, смотрели на Генриха с мольбой. Внизу живота у него пульсировало, но, тем не менее, он был разочарован.

– Это тоже оплата для слуги, – сказал Генрих и обернулся к белой фигуре. В тот же миг он умолк. Она беззвучно выскользнула из своего платья и стояла перед ним совершенно нагая. Как он и предполагал, ее тело тоже было безупречным. Его губы шевелились, он упивался этим зрелищем. У него выступил пот; камин был лишь частично виновен в этом.

– Не болтайте вздор, Геник, – мягко произнесла она и легко развела руками. – Это для вас. А вон там…

Женщина прошла мимо него с такой естественностью, которая почти заставила забыть, что она обнажена. Ее плечо коснулось его, когда она проходила мимо, и внизу живота у него так забилось, что он с трудом перевел дыхание. Между кроватью и камином она остановилась.

– Эта – для богов.

Взгляд ее зеленых глаз скользнул по связанной девушке, а потом она протянула руку к пылающему камину и выхватила из него раскаленный докрасна фаллос. Пленница отчаянно замотала головой. Ее глазные яблоки покраснели при попытке избавиться от кляпа и взвыть, прося о помощи. Диана снова воткнула фаллос в камин.

– Позже, – сказала она.

Она подошла к Генриху, и ему пришлось взять себя в руки, чтобы одновременно не отшатнуться и не привлечь ее к себе. Ее взгляд впился в его лицо. Он чувствовал, как она, не опуская глаз, развязала завязки на его венецианских брюках, затем запустила в них прохладную руку и обхватила его горячий член. Он застонал. Внезапно он осознал, как сильно она завела его, прежде чем дотронуться до него. Ее рука продолжала двигаться, а улыбка, появившаяся в глазах, выдавала, что она думает о том же.

– Намного позже.

Она сжала кулак, и он начал дико дрожать, излился в ее руку и свои штаны, ликуя и одновременно чувствуя, как наслаждение в нем превращается в пепел, падает в черную дыру. Генрих с ужасом осознал, что она ожидала от него большего и что их партнерство не продлится и на час, если он не оправдает ее ожиданий. Он попытался овладеть собой, заметил, что забыл глубоко дышать, и начал отчаянно хватать ртом воздух.

Ее улыбка не изменилась. Она отошла и легла на кровать рядом со связанной девушкой. Ее белое тело в сравнении с избитым до синевы, наполовину использованным телом проститутки выглядело как статуя из каррарского мрамора. Пленница стонала и вертелась, но Генрих воспринимал ее всего лишь как посторонний шум.

– Идите сюда, партнер, – произнесла Диана и раздвинула ноги с той невозмутимостью, которая снова заставила его член болезненно окаменеть.

Генрих сорвал с себя одежду и пополз к ней на кровать. Связанная оказалась на его пути, и он оттолкнул ее в сторону, как чурбан. Он не видел ничего, кроме белого лица под собой, широко открытых зеленых глаз, созданного грехом тела. Он сжал одну из ее грудей, и она, открыв рот, задышала быстрее. Погрузившись в нее и почувствовав, как ее ноги обхватили его и надавили еще сильнее, он подумал, что сгорит в ней.

На отчаянные стоны проститутки, лежащей рядом, Генрих больше не обращал внимания. То, что он вдруг услышал, было тяжелым дыханием мадам де Гиз и ее дочери, которые, облокотившись на подоконник одного из окон в городском дворце, с видом на эшафот, где смерть короля Генриха была тысячу раз искуплена убийцей Равальяком, задрали повыше юбки над бедрами и с готовностью выставили ягодицы. А он и неизвестный ему французский дворянин рядом неутомимо трудились, чтобы сократить время бесконечной казни. Генрих услышал далекий рев Равальяка, вспомнил о том, каково это – будучи двадцати лет от роду, стать королем мира, но возвышенное чувство внезапно исчезло в смутном ужасе, ибо он вдруг осознал, что страшная агония осужденного на площади возбуждала его больше, чем раскрытые щели девушки и красивой зрелой женщины у окна. Его невинность исчезла благодаря одному мгновенному взгляду, который он смог бросить в свое сердце. И вдруг, в одном рывке, который чуть не выбил его из ритма, Генрих понял, что имел в виду, когда сказал, что оплата партнера состоит из всего. Он уже полностью и всецело принадлежал этой женщине, встававшей под ним на дыбы с дикостью необъезженной кобылицы и царапающей ему спину и ягодицы; его тело, его сердце – и его душа. Если ей доставляло удовольствие видеть, как он применит светящийся красным фаллос к несчастной на кровати возле него, тогда… да будет так!

Он снова бросился на нее с неистовством, которое почти лишило его чувств, и осознал, что мысль о том, что он и языческая богиня еще могут сделать со своей жертвой, была так же виновата в этом, как и сам половой акт.