Рихард Дюбель - Хранители Кодекса Люцифера

Альбрехт почувствовал, как ему сдавило горло.

– Я прошу вас, мой дорогой Дитрихсбург, – пробормотал он, – ближе к contenance, [21] боже ж ты мой.

– Никогда не допускайте даже простого упоминания о ведьмах, – прошипел Дитрихштейн, – если не хотите уже через считанные недели сидеть рядышком с одним из этих черно-белых дьяволов и размышлять по поводу его вопроса, почему вы не выступили против ведовства гораздо раньше. Если не хотите услышать упреки в том, что умалчивание о происках колдуний, с точки зрения инквизиции, уже есть грех!

– А… – испуганно пролепетал Альбрехт.

– И если вы не хотите, чтобы наша благословенная земля начала вонять горелым мясом, а взгляды отцов и матерей, братьев и сестер, сыновей и дочерей, как и супругов женщин, извивающихся в языках пламени, никогда не отрывались от вас! – продолжал Дитрихштейн. – Если бы не хотите видеть в каждом захолустье, через которое проезжаете, такую семью, как эта. – Он указал на оглохшую и ослепшую от горя семейную пару, стоящую на коленях, перед растерзанной жертвой. – Иначе этот кошмар будет преследовать вас до самого смертного часа.

У Альбрехта задрожала нижняя губа.

– Я много путешествовал, – продолжал Дитрихштейн, – и я все это видел в других землях. – Он неожиданно поднес кулак к лицу Альбрехта, и тот в страхе отшатнулся. Но Дитрихштейн просто разжал пальцы. – Вонь горелой человеческой плоти, – прошептал он, – въедается в вашу кожу, даже если вы стоите далеко от костра. Вы всегда будете чувствовать этот запах. Я всегда его чувствую.

– Но мой дорогой Дитрихсбург… – потрясенно пробормотал Альбрехт.

– В-третьих, ваше превосходительство, – безжалостно произнес Дитрихштейн, лицо которого было искажено презрением, – вы непременно должны учитывать один немаловажный факт. Дело в том, что Поликсена фон Лобкович, жена рейхсканцлера Лобковича и вдова бургграфа Розмберка, носившая в девичестве фамилию Пернштейн и бывшая любимой дочерью Братислава фон Пернштейна, имеет впечатляющее количество связей при императорском дворе и, разумеется, очень не любит, когда ее владения увязывают с ведовством.

– Э… – произнес совершенно ошарашенный Альбрехт.

– Таким образом, ваше превосходительство, вам действительно стоит связаться с рейхсканцлером – потихоньку, не афишируя своих действий, – и позаботиться о том, чтобы очень осторожно выяснить, что именно здесь происходит. Один следователь, парочка помощников, в лучшем случае горстка солдат, чтобы защитить их…

– Да вы с ума сошли, – пробормотал Альбрехт. – Рейхсканцлер? Мне еще только не хватало рейхсканцлера в качестве врага заполучить!

– Наоборот, тем самым вы приобретете в его лице друга, если будете поступать, как я посоветовал. И либо все окажется дурной шуткой – и тогда вы спасете семью его жены от скандала; либо все окажется правдой – и тогда вы очень сильно ему поможете, поскольку дело останется в тайне.

– Может, конечно, вы и много путешествовали, – ответил ему Альбрехт, – но я слишком хорошо знаю всех этих «превосходительств». На их благодарность никогда не стоит рассчитывать.

– Разумеется, вы должны их знать, – согласился Дитрихштейн, – ваше превосходительство.

Альбрехт угрюмо посмотрел на него.

– Надо было приказать отрезать язык этому старосте, – буркнул он.

Казначей резко отвернулся.

– Делайте то, что не можете никому приказать сделать, – бросил он через плечо и зашагал прочь. – Счастливого Рождества.

Альбрехт фон Седльницкий тупо уставился ему в спину. Губы его шевелились. Мировоззрение министра пошатнулось до самых устоев. Небо за деревьями начало розоветь. Откуда-то донесся тонкий звон колокола, зовущего к вечернему богослужению в сочельник. Вечерняя заря просвечивала, как кровь, через запорошенные белым снегом деревья – или как отблеск могучего, пожирающего всю землю зарева. Перезвон церковных колоколов звучал подобно тревожному набату, предупреждавшему о пожаре, который пылал уже на весь горизонт. Альбрехт задрожал от неожиданно охватившего его страха.

Игнац фон Мартиниц не знал, должен ли он чувствовать себя польщенным или раздосадованным. Мысли его текли медленнее чем обычно. Он приписал это странной вибрации, наполнявшей его мозг с тех пор, как он приехал в Пернштейн. То, что от него потребовали покинуть Прагу – от него, с которого в любой момент можно было лепить образ идеального пражанина, от него, дитя уголков, переулков и мостовых как Малой Страны, так и Старого Места, от него, некоронованного короля площадей самого красивого города в мире (по меньшей мере в том, что касалось его собственной оценки), – было уже само по себе изрядным нахальством. Но то, что это было связано с длительнымпутешествием по стране, в которой в такое время года даже самые жадные до барышей торговцы не решались пуститься в путь, делало требование еще более дерзким. И то, что путешествие следовало предпринять в Моравию, о которой все знали, что край света если и не находится прямо там, то во всяком случае оттуда его можно разглядеть, довершало все дело. Старый замок. не произвел на него никакого впечатления. Если уж на то пошло, он был рад, что ему не приходится здесь жить.

Но почему-то ему было трудно противостоять приглашению, исходившему прямо из дома рейхсканцлера, да к тому же написанному нежной рукой прекраснейшей женщины Богемии – Поликсены фон Лобкович. Игнац был в достаточной степени эстетом, чтобы ценить женскую красоту, а супруга рейхсканцлера, несмотря на то что по возрасту она годилась ему в матери, была весьма щедро наделена красотой. Кроме того, никогда не повредит иметь связь со вторым по могуществу человеком в Богемии (ну ладно, с третьим, потому что между кайзером и всеми остальными по-прежнему находился старый кардинал Хлесль). И прежде всего совсем не мешало бы упасть на хвост одному из денежных мешков, наполненных выплатами по долговым обязательствам. К тому же у него не возникало никаких сомнений, что требование было необоснованным. Разве он, Игнац, рвался посетить бордель с этим простофилей? Ничего подобного, его пригласили! И Игнац совершенно четко помнил: речь шла о том, что платить по счету будет пригласившая сторона.

Разумеется, ему стало ясно, что знакомство с этим толстосумом произошло вовсе не благодаря его природному обаянию, а скорее тому обстоятельству, что его дядя, граф Ярослав, был одним из королевских наместников. Но это больше не мешало Игнацу. Человеку с его вкусом и стилем жизни явно не будет хватать апанажа, [22]который его дядя благоволил выплачивать рано осиротевшему Игнацу. Если человеку не остается ничего другого, кроме как восполнять недостающие суммы в годовом балансе с помощью приглашений, банкетов и проданных с их помощью положительных замечаний и нашептываний в ухо королевскому наместнику, то следует радоваться этому в полной мере. А поскольку ухо дяди Игнаца было чрезвычайно восприимчивым, приглашения заканчиваться не желали. Кто-то другой на месте Игнаца, возможно, задался бы вопросом, не зиждутся ли столь тесные отношения Дяди и племянника на том факте, что Игнац обладал поразительным физиономическим сходством с графом Ярославом, хотя Ярослав и его брат совершенно не были похожи друг на друга. Но Игнац решил, что и из данного факта нужно извлечь максимум пользы, дабы наслаждаться его следствием.