Рихард Дюбель - Хранители Кодекса Люцифера

– А-а-а-а, так точно, ваше превосходительство!

Славата выпустил ухо Филиппа, и первый писарь перестал тянуться вверх. Ухо его горело. Славата широко улыбнулся и повернулся к Вацлаву.

– Впрочем, мне еще не доводилось видеть, чтобы новичок выполнил всю эту чушь до самого конца. Всем остальным удавалось взять себя в руки раньше.

– Прошу прощения, ваше превосходительство, – прошептал Вацлав.

– Ладно, забыли. – Славата снова перешел на деловой тон: – Фабрициус, королю все-таки нужен протоколист! Граф Мартиниц жаждет крови из-за нападения на племянника и король на его стороне.

– Как прикажете, – слабым голосом произнес Филипп.

– Чтоб через минуту был в кабинете с пером и всеми принадлежностями! Пошел!

Филипп пулей вылетел из приемной. Он бросил косой взгляд на Вацлава, и тому показалось, что в нем, по крайней мере, была благодарность за то, что новичок держал рот на замке и не ухудшил и без того плохую для первого писаря ситуацию.

Славата улыбнулся Вацлаву.

– Ты вовсе не впал в немилость, не бойся. Все мы когда-то были молоды, кроме разве что папского нунция – тот уже таким на свет народился. – И королевский наместник подмигнул ему. Затем лицо его вновь стало серьезным. – Для того, что сейчас будет обсуждаться, нужен очень опытный протоколист. Конечно, Фабрициус ребячлив, но дело свое знает. А ты заслужил перерыв. «Т… точка!» – Славата покачал головой. – Иди домой, Владислав.

– Вацлав, – поправил его Вацлав, но сказал это уже в спину королевского наместника.

Киприан устал, промерз до костей и проголодался. А еще он был раздражен. Причиной первых трех пунктов были непрестанные поиски знаков, которые могли бы подсказать, куда же исчезла, копия библии дьявола из кунсткамеры, а четвертого – тот факт, что поиски до сих пор не увенчались успехом. Похоже, на этот раз дядя Мельхиор самого себя вокруг пальца обвел. Разумеется, они проверили все следы, и частично им в этом помогли оставшиеся у Андрея ценные связи при дворе, возникшие еще в те времена, когда он занимал должность первого рассказчика. Старый кардинал после долгих совещаний неохотно согласился играть настолько пассивную роль, насколько это возможно. Он с большим трудом примирился с тем, что у него больше нет свободы передвижения, которой он наслаждался, будучи еще епископом Нового города Вены. То, чем активно интересуется кардинал и министр кайзера – а тем более настолько непопулярный, как несгибаемый Мельхиор Хлесль, – явно вызовет куда больший интерес окружающих, чем расспросы какого-то никому не известного епископа. Впрочем, расследование их ни к чему не привело. Все, что им оставалось, – это обратиться напрямую к обоим мужчинам, которым в свое время частично доверился дядя Мельхиор, а именно к Зденеку фон Лобковичу и Яну Логелиусу. Но Киприан отговорил друзей от этого. Ведь если эти двое были замешаны в жуткой подмене, то в случае подобного шага министр со товарищи лишались преимущества, заключавшегося в том, что противная сторона не знала, раскрыт ли их обман.

Киприан предположил, что решение загадки связано с тем фактом, что в сундук положили не первые попавшиеся трупы, а двух придворных карликов кайзера Рудольфа, явно умерших неестественной смертью. Но и этот след никуда не привел. Впрочем, все указывало на то, что несчастные карлики после смерти кайзера попытались нажиться в его кунсткамере и во время мародерства поубивали друг друга, а последний, Себастьян де Мора, покончил жизнь самоубийством. На вопрос, мог ли Себастьян самостоятельно совершить подлог, оставался открытым, и нить, связывающая его с сообщниками, пока никуда не вела. Нить могла бы стать путеводной, если бы два карлика оставались пропавшими без вести, однако она оборвалась, как только было совершено ужасное открытие в подвале под развалинами фирмы «Вигант и Вилфинг». Кто-то явно сыграл здесь свою роль, кто-то, умудрявшийся все эти годы оставаться незамеченным. Именно этот «кто-то» достал Кодекс из сундука и положил на его место двух убитых карликов, кто-то, у кого оказался ключ, которого быть не должно. Киприан уже много раз ловил себя на мысли о том, что двадцать лет назад они вступили в схватку с самим дьяволом, а не с кругом заговорщиков, хотевших воспользоваться могуществом ада себе во благо. Тем не менее у него превалировало ощущение, что этот таинственный некто, находившийся в самом центре всей истории, был ближе к нему и его жизни, чем предполагали все остальные. Частично его раздражительность основывалась на том, что в последнее время он все чаще ловил себя на желании обернуться. Это было настолько несвойственно такому человеку, как Киприан Хлесль, что он и сам уже начал беспокоиться по данному поводу.

Праздник Рождества Христова практически прошел для него незаметно – так нечетко он воспринимал окружающее. Киприан вынужден был признаться самому себе в том, что отношения Александры и ее матери, которые становились все более напряженными, никогда бы не привлекли его внимания, если бы Агнесс однажды ночью сама не поделилась с ним своим беспокойством. Жена расплакалась и во всем обвинила себя. Ее собственная мать в свое время так долго относилась к ней с ненавистью и презрением, что Агнесс была убеждена в том, что эти чувства отразились на ней и что она – самая плохая мать, какую только можно придумать. Ему с большим трудом удалось успокоить жену. После этого случая Киприан отвел Александру в сторону и… все испортил, потому что наорал на дочь, проявившую упрямство и своеволие, когда он начал расспрашивать ее. Она ответила ему тем же и выскочила из зала, хлопнув напоследок дверью, и оставила Киприана размышлять – как и Агнесс – о его отношениях с собственным отцом и задаваться вопросом, можно ли вообще разорвать цепи своего прошлого.

Киприан приказал слуге стянуть с себя узкие, промокшие от снега сапоги и удивленно поднял глаза, как только понял, что Агнесс уже продолжительное время стоит в дверях Он улыбнулся. Она не ответила на его улыбку.

– Идем со мной, – сказала Агнесс.

Он последовал за ней прямо как был, стягивая на ходу шерстяные носки, которые не очень-то согревали его. Агнесс по-прежнему шла впереди мужа, и, когда стала подниматься по лестнице, он едва сдержался, чтобы не упрекнуть ее за отрывистую речь. Он понял, что поступил правильно, как только Агнесс остановилась на лестничной площадке и повернулась к нему. Лицо ее было бледным. Стараясь не разрыдаться, она беззвучно плакала. Киприан обнял жену и стал ее баюкать. Его сердце сжалось от страха.

– Скажи, что же я сделала не так, – прошептала Агнесс. Киприан крепко взял ее за плечи и посмотрел ей в глаза.

Она смахнула слезы и уставилась в пол.