Георгий Соловьев - Отец

На пути попалась мочажина. Зинаида Федоровна остановилась и вдруг увидела на своем пальто кровь: это была кровь матери двоих детей, убитой в вагоне. И опять, как в кошмаре, она нарвала травы и почистилась, а потом, обходя болотце, вскарабкалась на насыпь к паровозу со взорванным котлом. Тут она увидела двух мертвецов в замасленной одежде; лица их были накрыты мокрыми фуражками. На краю насыпи сидел парень, голый по пояс, обваренный паром. Он воймя завывал. Рослая девица в гимнастерке уговаривала парня крепиться и разрывала на бинты чью-то рубаху. Были тут и еще люди, они тихо говорили и курили. Зинаида Федоровна услыхала, что впереди, совсем недалеко, станция и туда можно запросто добраться пешком. И она пошла туда, понимая, что оставляет сына.

Но, шагая по шпалам и спотыкаясь, она убеждала себя, что убегает лишь от мертвых, от раненых, от простреленных вагонов и разбитого паровоза, что эшелону беженцев окажут помощь, его подтянут к станции, и она встретит его, но она хоть немного, хоть на несколько часов освободится от кошмара.

В числе первых оставивших поезд беженцев она добралась до станции. Входной семафор валялся близ воронки от мощной фугаски; другая фугаска угодила в то место, где должна была быть первая стрелка; развороченный путь никто не чинил; в окнах станционного здания не уцелело ни одного стекла, лишь в одной комнате при свете «летучей мыши» толпились люди, окружившие телеграфный аппарат. И тут не было спасения от войны, и отсюда надо было бежать. Откуда-то стало известно, что отправлялся состав со станками и машинами, вывезенными из Ленинграда. Беженцы бросились к этому поезду, и вместе со всеми и Зинаида Федоровна. Взобравшись на платформу, она юркнула под брезент. Кто-то ехавший тут до нее бросил охапку соломы, она упала на солому и затаилась. Состав вскоре тронулся. И тут она попыталась отдать себе отчет в сделанном: она поняла, что она сделала, но на раздумья и тем более на какие-либо действия у нее уже не было ни физических, ни моральных сил. Скорчившись на соломе и пригревшись, она уснула.

Проснулась Зинаида Федоровна, едва забрезжил рассвет. «Сойду на первой же станции, — решила она, — дождусь». Но эшелон почему-то надолго останавливался среди леса, а станции пролетал, даже не сбавляя скорости. Под вечер он остановился на безымянном разъезде и стоял всю ночь. А утром мимо него промчался эшелон, в котором ехали Саша и та славная девушка.

Как, где искать ей сына, Зинаида Федоровна не могла придумать. Да и не очень-то думала. Она почувствовала себя свободной от своего ребенка, рожденного ею в лихую годину.

Девушка-крепыш ей представлялась неунывающей и неутомимо деятельной, как птица; если этой девушке и Саше не суждено сегодня-завтра погибнуть в пути, то они скоро будут где-то под Вологдой в тепле и сытости, а Зинаиде Федоровне предстояло ехать и ехать…

И ехала она долго, страдая от холода и голода. Дорожные невзгоды быстро потушили в ней так и не разгоревшуюся искорку материнства.

Уже в глубоком тылу, работая в госпитале, Зинаида Федоровна даже среди жестоко искалеченных войной людей не встречала таких, кто бы не верил в победу над беспощадным и сильным врагом. Вскоре стало известно о разгроме фашистских войск под Москвой. Тут уж и Зинаида Федоровна увидела, что возможно возвращение былой жизни, что Дмитрию Александровичу тоже возможно остаться живым. А раз так, то и встреча с ним неизбежна; он найдет жену хотя бы через ее отца и мать.

Вскоре она получила письмо из Владивостока: родители спрашивали, почему она не пишет мужу. Вот тогда-то и сообщила она Дмитрию о мнимой смерти Саши. Поступить так было проще всего. Слишком жестокой оказалась бы для Дмитрия правда и совсем ненужной. Позже она поняла, что совершила почти преступление. Но поняла с холодным сердцем и сознательно отказалась от розысков сына; правда для нее стала страшнее ее мрачной тайны, ведомой только ей.

Когда они встретились и Дмитрий Александрович спросил жену, как же все-таки умер сын, она промолчала. Он решил, что ей очень тяжело вспоминать об этом. Да и самому ему нелегко было бы слушать подробности. Больше он ее не расспрашивал.

Со временем, особенно после того как родилась дочка Лида, боль отца, потерявшего сына, утихла. Зинаида Федоровна тоже понемногу обретала душевный покой. Мало ли что в войну было. Давно примирились с горем сироты и потерявшие детей отцы и матери. Забыли друг друга или снова сошлись и мирно живут изменившие в войну друг другу супруги. А Зинаида Федоровна была честна перед мужем. Да, она не сберегла сына. Зато она сама вернулась к семейной жизни, она снова мать и заботливая жена. Война многое списала, списала и грех Зинаиды Федоровны. В этом она убедила себя.

И все же страх нет-нет да и одолевал ее. Так было в недавнюю ее ссору с мужем, перед его отъездом в отпуск. Она вдруг подумала: «Если он узнает, он будет беспощаден».

Теперь он узнает, через день, через месяц, но обязательно узнает. Той женщине из сберкассы, единственной знавшей тайну, известно теперь имя, адрес. Она не отступится от нее. И Саша жив… Обязательно жив: если бы он умер, погиб, она вела бы себя по-другому. Что же теперь делать? Прежде всего не терять голову. А это значило не оставлять обычных дел, не выказывать ничем своего страха, своей вины, пусть тогда приходит та, она встретит холодный отпор: доказательств-то у нее нет.

А если что-нибудь выдаст Зинаиду Федоровну с головой, какой-нибудь пустяк? Тогда…

Сознаться самой? Ни в коем случае. Пусть приходит та, из сберкассы, можно будет обрадоваться, что сын нашелся. А смерть его она выдумала, щадя мужа. Но почему не сказала об этом сразу, как приехала, можно было бы начать поиски? Мало ли родителей и по сей день находят своих детей. Нет, не ладно и это.

Так раздумывала Зинаида Федоровна, занимаясь уборкой квартиры и готовя обед. И когда пришла из школы Лидочка, пришло и верное решение.

Накормив дочь, Зинаида Федоровна повела ее гулять. Они дошли до вокзала, где и была подана телеграмма во Владивосток. Эту депешу могла понять только родная мать. Зина просила родителей немедленно вытребовать ее по какому-либо необходимейшему случаю.

Уехать с Лидочкой в недосягаемую даль, быть может, надолго, возложив надежды на спасительное время, — так задумала Зинаида Федоровна.

Как истый военный, капитан первого ранга Поройков любил всякие воинские торжества и церемонии. В утро Первого мая, одетый во все новое и парадное, со всеми наградами на груди, он сидел в своей каюте в ожидании начала морского парада.

Когда в открытый иллюминатор с палубы его крейсера, с других стоявших на рейде кораблей донеслось медное пение горнов, возвещавших «большой сбор», Дмитрий Александрович мысленным взором увидел уже бегущего сломя голову рассыльного от вахтенного офицера. «Если он войдет на счет три, то парад пройдет благополучно, — загадал капитан первого ранга. — Раз, два, три!»