Кристиан Комбаз - Властелин Урании

Прокоп уже поплатился за подобное четырьмя годами тюрьмы, якобы во искупление свих сношений с сатаной, но его вызволил один знатный дворянин, который тоже, как и он сам, был сопричастен не слишком терпимым обыкновениям.

С тех пор он шпионил за теми семействами, на которые шил, кому был обязан своей жизнью и состоянием, ибо знал, что при малейшей перемене в императорском настроении рискует потерять как то, так и другое. Но, главное, он уверял меня, что с первой минуты почувствовал ко мне огромную жалость. Он опасался, как бы страсть императора к природным курьезам не разлучила меня с моим хозяином, заставив превратиться в несчастнейшего из придворных шутов.

Бернгард Прокоп сказала, что, покинув город, Тихо Браге поступил бы весьма дальновидно. От Гайека, в свой черед узнавшего от этом от одного из учеников, работавших с ним, портной слыхал, будто на прошлой неделе на часовой ярмарке видели Николаса Урсуса. Поговаривают, что его бесит успех при дворе, доставшийся на долю его прежнего учителя, и он плетет заговор, чтобы расквитаться с ним. Но Рудольф приказал его найти, чтобы наказать за подделывание гороскопов и наглые публичные отзывы об императоре.

Когда мы прощались, голубые глаза Прокопа наполнились слезами, и он сказал: «Если Тихо Браге покинет город, последуй за ним и будь осторожен, берегись, как бы кто не увидел твоего брата, ведь если до ушей императора дойдет, что ты обременен такой ношей, тебя скоро разлучат с твоим хозяином и заставят служить капризам придворных».

Увы! Я думал, что Урсус, конечно, уже знает о предсказании, сделанном императору, и, пустив в ход тысячу хитростей, которые у предателя всегда найдутся, не преминет позаботиться, чтобы во дворце прослышали о том, что и сам Тихо Браге не более чем обманщик, использующий дарования своего карлика.

Прибыв в замок Бенатки, господин Браге поначалу казалось, следовал советам портного Прокопа. Он распорядился, чтобы ни его домашние, ни слуги никому не болтали о том, что у меня есть брат-нетопырь; Тюге, который все понял как нельзя лучше, ответил на это так: «Стало быть, отец, вы хотите, чтобы ваш колдун принадлежал только вам? Но чего вы боитесь? Разве вы уже не заручились благосклонностью императора?»

Рента сеньора Браге составила не две тысячи гульденов, а три, что обеспечивало ему самое высокое положение, сразу после канцлера, но это же стало причиной придворных распрей. Тюге охотно воспользовался бы мною, чтобы в свой черед привлечь внимание императора, но, вероятно, отец заподозрил нечто в этом роде, потому что он отослал сынка на два месяца в Данию, где поручил собрать все его приборы, чтобы перевезти их в Прагу.

Молодому человеку также была доверена задача получше: расписать Лонгомонтанусу все преимущества, коими его прежний учитель пользуется в Богемии, а в письме, которое он должен был ему передать, сам Тихо Браге рассказал о своем намерении построить новый Ураниборг. В Праге, как сообщалось в письме, нашелся печатник, способный воспроизводить цифры и рисунки, а сам он намерен распорядиться, чтобы всю его библиотеку, которая пока хранится в Магдебурге, перевезли в его богемский замок. И наконец, он звал Лонгомонтануса поскорее приехать в Богемию, дабы воспользоваться здешними во всех смыслах наилучшими условиями.

Между тем Сеньор, едва успев приехать в Бенатки, весьма резко столкнулся с тамошним управителем по имени Каспар фон Мюльштайн, самым прямолинейным и беспокойным субъектом на земле, – это был лютеранин, огромного роста, с лысой головой и отвислыми, как у пса Лёвеунга, веками (кстати, Лёвеунг околел по дороге, когда мы взбирались на холм).

Господина Браге опечалила утрата собаки, напоминавшей ему о годах, проведенных на острове. Он очень нежно утешал свою младшую дочь Софию, тоже этим огорченную. Пока он говорил с ней, я думал о лукавом сходстве с гибелью льва Габсбургов, которым воля Провидения только что отметила смерть пса, принадлежавшего моему господину (ведь по-нашему, по-датски, Лёвеунг значит «львенок»).

Если императору суждено умереть вслед за своим львом, – сказал я себе, – то и хозяин мой надолго ли переживет собственного львенка? Я уже знал, что нет, и это наполняло мое сердце великой скорбью. София, вразумленная странной мудростью, что присуща детям, тоже, без сомнения, чувствовала нечто сходное, ибо все то время, пока ее старик-отец препирался с управляющим, она что было сил цеплялась за его руку, а когда пришло время ложиться спать и их разлучили, она заплакала.

В конце концов Тихо Браге принялся таскать Каспара фон Мюльштайна по всему поместью вместе с секретарем и письменным прибором, требуя, чтобы список чудес, коих он потребует от архитектора, был составлен незамедлительно.

После всех чумных эпидемий и прочих бедствий, которые небеса с той поры успели обрушить на Богемию, я уж не знаю, что сталось с Бенатки, но тогда нашему взору предстали весьма добротные крестьянские жилища, была там и кузница, и на холме перед тяжеловесным порталом, ведущим во двор замка, исправно поскрипывало мельничное колесо.

Какой-то дворянин в прошлом году рассказывал мне, что замок остался в прежнем виде. Это четырехэтажное здание (не считая сводчатых подвалов, уходящих глубоко в толщ скалы). Мощенная камнем дорога ведет к селению, продираясь сквозь заросли боярышника. Слева от портала, увенчанного аркой, притулилась к толстостенной башне низенькая часовня.

В те времена двор замка, топорщась и теснясь, заполняли деревья, среди них эхом отдавался собачий лай; шум отьезжающих повозок, задыхаясь, тонул в завывании ветра, что кружил и метался в кронах. Шелест листвы был так звучен, что глушил конский топот, но во внутренних покоях и лестничных пролетах царило безмолвие, достойное склепа.

Стужа, донимавшая нас той зимой, заставляла жалеть о Ванденсбеке. Камины, сложенные плохо, не исполняли своего назначения. Да к тому же их было очень мало. Число покоев, весьма обширных и дурно меблированных, вечно оказывалось недостаточным, чтобы дать приют нашим гостям. Когда два месяца спустя Тюге привез Лонгомонтануса с молодой женщиной, которая, как он утверждал, приходилась ему женой (его трудами она уже была брюхата), ученик хозяина не смог остаться с нами. Сеньор отослал его в Прагу с рекомендацией к ректору университета.

Прежде чем распрощаться, он попросил молодого человека ни в коем случае никому не говорить, что у него есть карлик.

«Какой карлик? Йеппе не карлик, он великан!» – сказал Лонгомонтанус, повторяя фразу учителя.

То был первый случай, когда я услышал шутку из уст этого холодного человека, без малейшего сожаления бросившего меня погибать на острове; чтобы позабавить сотрапезников Господина, я, бывало, не раз кричал, что по росту я отнюдь не карлик, на что Сеньор отвечал: «Ну да, ты великан, самый маленький из всех великанов».