Кристиан Комбаз - Властелин Урании

– О чем ты плачешь? – спросил он.

Я предпочел бы не ведать, что его ждет.

– Так почему? – настаивал он, охваченный тревогой.

– Боюсь узнать свой жребий, – сказал я.

В ответ он заверил меня, что его интересует только жребий Габсбургов. Если мне удастся прозреть судьбы войны с турками и то, какую политику Рудольфу надлежит вести с Папой Римским, он сумеет облечь мое предсказание в форму гороскопа и окажется избавлен от этой задачи. Взамен он мне обеспечит полную секретность (можно было подумать, будто он оказывает мне чрезвычайную милость, хотя от этой секретности всецело зависел успех его хитроумного плана). Его семья, помощники, Кеплер – все по-прежнему будут скрывать, что я существую. Причина, на которую он ссылался, требуя от домочадцев молчания, была достаточно убедительна для всех (кроме Тенгнагеля, ибо он меня терпеть не мог). «Йеппе, – говорил он им, – не до такой степени карлик, чтобы заинтересовать императора. Но стоит ему проведать, что он носит на себе мертвого брата, и вы будете лишены его общества, император пожелает, чтобы такой феномен принадлежал только ему».

Магдалена добавила, что у меня имеются таланты куда посущественней, нежели двойственность моей природы и ловкость, которую я проявляю в играх с запоминанием. Она-то знала, что отец использует меня при составлении пророчеств для нужд дворца. Что до Кеплера, который всю осень составлял гороскопы для придворных вельмож и жил на средства выделяемые моим господином из милости, он бы никогда и помыслить не осмелился, что Тихо Браге способен подобным образом добиваться благосклонности Рудольфа Габсбурга, опираясь в этом деле скорее на волшебство, чем на науку. Однако же так оно и было.

Тщетно я напоминал хозяину о клятве, к которой он же сам меня когда-то принудил.

«Я же сказал, что освобождаю тебя от нее, – отмахивался он. – Говори, ней что хочешь, хоть пиво, хоть вино, только говори!»

Мы стояли на террасе, что возвышалась над городом. То был день Рождества, год, а с ним заодно и век близились к своему концу, туман от реки наполнял долину, как ледяное море – заливы Исландии, и все, что Провидению угодно было открыть мне, вошло в мою душу. Я содрогнулся от ужаса.

«Урсус захворал французской болезнью, – сказал я Сеньору, – с ним то же, что некогда было с Филиппом Ротманом». Я предрек ему близкую кончину. Это известие обеспокоило моего господина. Он задумал послать старшего сына к «этому проклятому Урсу», чтобы убедить его, прежде чем почить с миром, отречься от своего пасквиля.

«Что еще ты видишь?»

Я увидел, как императорский посланец со свитой и повозкой, груженной дарами, входит во дворец к туркам. Несчастного сбросили в ров и проткнули раскаленным железным прутом. Ему вырвали глаза, переломали кости. Искалеченный, умирающий, он был возвращен в Прагу, чтобы посеять ужас.

Я увидел Рудольфа Габсбурга, он бродил мимо окон и все смотрел вдаль, где кровавое солнце клонилось к закату. Я увидел множество христиан, удушенных под стенами Константинополя, меж тем как во Франции католики подвергли протестантов чудовищному истреблению.

Я увидел Матиаша, брата императора, одетого в голубое словно поляк, он хорохорился, грозил отмстить, зарился на трон Богемии и клялся, воцарившись на нем, расправиться с лютеранами и магометанами.

Мой господин решил, что знает достаточно, чтобы в то же вечер устремиться во дворец: там он дал императору совет выбрать себе в преемники лучше Альбрехта, чем Матиаша. Звезды говорят, объяснил он, что последний склонен к предательству, готов натравить католиков на протестантов лишь бы завладеть короной.

Император, чье воображение все еще занимало предсказание насчет монаха-убийцы, обещал избавиться от капуцинов из боязни, как бы они, сговорившись с его братом, не воткнули ему нож в сердце. Увы! Чтобы уклониться от мнимой угрозы, он усугубил другую, более чем реальную опасность. Теперь эрцгерцог Матиаш мог твердить повсюду: «Смотрите, мой брат совсем потерял разум, он так подпал под влияние лютеран, этих приспешников сатаны, что прогнал от себя воинов папы, дабы отдать Священную Империю во власть магометан!»

Рудольф Габсбург сдержал слово: еще до конца января насельники покинули монастырь, откуда когда-то доносилось пение, которое мы слушали у себя в доме над оврагом. Повозки с монашеским добром несколько недель все катили и катили мимо, с самого утра их колеса начинали грохотать, и эхо отдавалось от фасадов домов.

Императору пришлось выдержать резкое столкновение с советом, не одобрившим его решения. Все сочли Тихо Браге виновником высылки капуцинов. По городу разнесся слух (его отголоски вскоре дошли до меня через портного Прокопа), будто датский астроном пособник дьявола, еще один обманщик из бесконечной череды шарлатанов, которых множество перебывало в фаворе у императора, начиная со зловещего Джона Девуса.

Между тем мой хозяин снова водворился с семейством в доме канцлера Курца и получил обратно свой подземный алхимический кабинет, причем капуцины, уезжая, не преминули заявить, что он там предается гнусным опытам над трупами и приказал прорыть подземный ход во дворец, дабы император, не будучи замеченным, мог участвовать в этих ужасах.

Больше десяти лет прошло, а эту басню все еще рассказывают, сам слышал. Капуцины вновь владеют монастырем на Градчанах, но легенда о преступной алхимии моего господина никогда не покинет богемских католических мозгов.

Когда до ушей сеньора Браге дошло известие, что смерть Николаса Урсуса неотвратима, он на свои средства опубликовал небольшой опус, сочинение коего сам же навязал Кеплеру. Несчастный жил у барона Гофмана в ожидании пенсиона из королевской казны, но его все не назначали, приходилось брать вспомоществование у всех понемногу. А он еще должен был поддерживать тестя, живущего в Австрии, жена у него хворала, он и сам весьма нуждался в поддержке: итак, он подписался под восхвалениями в адрес своего учителя.

Потом господин Браге вздумал послать к умирающему Урсусу своего сына Тюге, в то время пребывавшего в Гамбурге, а с ним – двух представителей закона. Но боясь, что сын отнесется к порученной миссии без должного рвения, он для начала направил к Урсусу нотариуса, который, прибыв в Магдебург, попытался вырвать у умирающего признание в клевете.

Николас Урсус отказался, но с величайшей любезностью принял предложение подвергнуть свой памфлет рассмотрению законников.

Его последние дни были ужасны. Я знаю об этом со слов Тихо Браге. Старший сын хозяина, поначалу предупрежденный о деликатном поручении, не был извещен о том, что отец уже послал к своему недругу кого-то другого: скрепя сердце, он отправился в Магдебург. Его отвели в дом, где умирал Урсус. Тюге застал его истерзанным попеременно то блюстителями закона, присланными Тихо Браге, то нашествием бесчисленных друзей, среди которых, по его словам, были Мельхиор Йёстель и Геллиус Сасцеридес.