Дмитрий Агалаков - Аквитанская львица

Гостей поразили огромные витражные окна, пропускавшие и преломлявшие свет в соборе; золотой крест шестиметровой высоты над алтарем, сверкавший драгоценными камнями и жемчугом, и, конечно, хор из нескольких сот священников. Поистине сердца гостей открывались навстречу Господу.

Когда священники отправились за ковчегом с мощами святого Дионисия, Людовик вызвался сам нести останки покровителя короны Франции и ее народа. А перед этим вместе с простыми сержантами сам расчищал путь для процессии.

Сугерий, стоя рядом с Жоффруа дю Лору, прослезился:

— Никогда я не видел более волнующей и торжественной процессии, чем эта! Посмотрите на людей, ваше преосвященство! Какая высокая радость охватывает их при виде короля, которого коснулась десница Божья! Воистину свершилось великое благо!

Король в рубище, измотанный постами, вцепившийся в ковчег с мощами святого, тронул сердца многих. Половина гостей из простых сословий тоже плакала. Одним словом, три дня прошли под Божественным покровительством, и все остались довольны.

Но Алиенору в эти дни занимало вовсе не роскошное убранство церкви, не ангельское пение и тем более не блаженный муж, а предстоящая встреча, которую ей пообещал Сугерий.

И когда праздник закончился, аббат Сен-Дени лично вызвался проводить ее к своему наставнику, который приехал по его просьбе.

Встреча состоялась в келье аббата Сен-Дени. Сугерий негромко постучал и осторожно открыл дверь. Алиенора увидела стоявшего у окна, к ним спиной, высокого широкоплечего мужчину. Серая ряса, бечева вместо пояса, простые сандалии. Рыжие, наполовину седые волосы были коротко подстрижены. Не таким она представляла себе этого грозного князя церкви, но именно таким, вопреки ее фантазиям, он и должен был оказаться.

— Ваше преподобие, — совсем тихо окликнул его маленький Сугерий. Аббат Сен-Дени не просто преклонялся перед своим учителем, который был на десять лет моложе его. Когда-то, осененный святым словом Бернара Клервоского, он простился с прошлой своей жизнью — отказался от мало-мальски возможной роскоши и доброй пищи. Как и его учитель, он жил в келье, спал на соломенном топчане, ел только для того, чтобы сохранять жизненные силы. Но именно это превращение и вдохнуло в Сугерия необыкновенную силу воли, мужество и всеми признанную мудрость. — Ваше преподобие! — чуть громче, все тем же шепотом, повторил он.

Бернар Клервоский обернулся — и Алиенора оторопела. Она еще ни разу не видела такого вдохновенного и озаренного внутренним светом лица. В молодости Бернар слыл писаным красавцем. И о нем говорили, что, останься он в миру, то стал бы опасен для него куда больше, чем мир для него. Но Господь призвал его стать избранным — и Бернар стал им. Он сохранил внешнюю красоту, но отныне она стала иной. Такими бывают ангелы, милостивые и карающие, что иногда приходят на землю. Его глаза пылали — он еще не произносил ни слова, а оторопь уже брала людей, приходивших к нему. Современники говорили о нем: «Он — воплощенный Глас!»

— Вы просили со мной встречи, королева, — сказал Бернар Клервоский и взглянул на Сугерия.

Тот понимающе кивнул и, легонько подтолкнув Алиенору, боявшуюся и шага сделать, выскользнул из собственной кельи и тихонько прикрыл за собой дверь. Алиенора, у которой кружилась голова, сделала скромный реверанс. Опустив глаза, она подошла к цистерцианцу и поцеловала протянутую ей тонкую и сильную руку.

— Да, ваше преподобие, — тихо сказала она. — Я искала встречи с вами…

— Тогда я слушаю вас.

Когда-то ему уже предстояло столкнуться с семьей герцогов Аквитанских. В одном их храмов Партене Бернар обвинял отца Алиеноры за распутство и грозил отлучить его от церкви. Гильом Десятый, находясь в полном вооружении, вытащил из ножен меч и пошел на прелата. А тот, глазом не моргнув, двинулся на него, но его оружием была дароносица и облатка в руках. А еще — огненный взгляд. И тогда герцог, замедлив шаг, не в силах отвести взгляда от глаз Бернара Клервоского, выронил меч, рухнул к ногам монаха и зарыдал. Свидетели этой сцены были поражены до глубины души. А теперь перед святым отцом предстала дочь Гильома Аквитанского, дурными слухами о которой давно полнилась вся Европа.

— Говорите же, королева, — требовательно сказал он.

Она подняла на него глаза и выдержала этот пронзительный и выжидающий взгляд.

— Я грешна, ваше преподобие, — твердо сказала она. — Я очень грешна. Семь лет я уже королева Франции, но не могу иметь детей. А я так хочу быть матерью! Но одно меня гложет — Господь отвернулся от меня. Это Его наказание. Я прошу вашего заступничества, прошу всеми силами своей души…

Она опустила голову. Их разговор продолжался недолго. И в конце его Бернар Клервоский, немного смягчившись, сказал:

— Все в ваших руках, Алиенора. Стремитесь к миру в вашем королевстве, и обещаю вам, что Господь в своем милосердии даст вам то, о чем вы просите.

Обладая даром пророчества, Бернар Клервоский сумел заглянуть в будущее. Первый шаг был сделан: Людовик публично раскаялся и отыскал в своей душе мир и покой; королева наступила на горло собственной песне и вытравила, хотя бы на время, спесь и гордыню из юного сердца.

И судьба их страны стала меняться на глазах…

Бернар и Сугерий вновь помирили Людовика Седьмого с Тибо Шампанским. И королю, и владетельному графу был выгоден этот мир, поэтому оба сеньора пошли на него с охотой. Также прелаты помирили Людовика и с хозяином Тулузы Альфонсом-Иорданом. В начале 1145 года на престол святого апостола Петра сел новый папа — Евгений Третий, всем на удивление выбранный из простых аббатов, ученик все того же Бернара Клервоского.

К нему Людовик и направил свои королевские стопы.

— Прошу вас заступиться за меня перед Господом, — встав на одно колено перед понтификом, бедно одетый и бледный лицом, проговорил король.

Это уже был совсем другой молодой человек — гордыня, точно злой дух, покинула его. Преображение молодого Капетинга казалось налицо.

— С возвращением в лоно церкви, сын мой, — миролюбиво сказал Евгений Третий. — Да пребудет с вами Господь.

Положение понтифика на апостольском троне было шатким. Подогреваемый германской политикой, Рим бунтовал против пап, желая лишить первосвященников светской власти, и потому возможное заступничество короля Франции Римской Курии было просто необходимо. Интердикт с Франции был снят, вновь забили колокола в Иль-де-Франсе и других провинциях, подчинявшихся Людовику Седьмому.

Но главной радостью короля было то, что счастливая королева уже ходила с огромным животом и в скором времени надеялась разрешиться от бремени маленьким наследником престола. Одним словом, король усердно собирал камни, которые еще так недавно отчаянно разбрасывал вместе со своей супругой. Вся Франция видела это и радовалась за образумившихся молодых венценосцев. Больше других радовался Сугерий, вознося в новом храме Сен-Дени молитвы за своего ученика: наконец-то Господь повернулся лицом к неразумному своему чаду.