Евгений Салиас - Кудесник

Стало быть, деньги Зарубовских надо получить его именем себе самой.

Иоанна, оправившись от оскорбления и насилия, совершенного над ней безумцем, побывав дома, собралась ехать к графине Софье Осиповне, когда в ее квартире появился Калиостро…

Кудесник был взволнован и озабочен.

— Что с вами? — удивилась Иоанна.

— Скверны наши дела. Что Норич?..

— Отказался наотрез, конечно… Я этого и ждала. Не будь он у меня в руках — было бы еще хуже. Теперь я еду сама кончать с матерью. Конечно, от его имени…

— Надо спешить, графиня. Надо спешить.

— Да. А что? Вы боитесь Норича, огласки. Так худшего ничего не будет.

— Нет, графиня, я боюсь не за Норича, а совсем другого. Последствий глупости вашей Розы.

— Как?!

— Ребенок очень плох. За одну ночь он так ослабел, что, признаюсь, я не ручаюсь, будет ли он жить. Даже не ручаюсь за несколько дней.

— Но три дня-то он проживет? А больше мне не нужно.

— Не знаю.

— Как не знаете? Да ведь это ужасно. Ведь тогда все пропало. Вся поездка в Россию — ноль…

— Сами вы виноваты, то есть ваша дура Роза. Разве возможно было так опаивать… Это вышло настоящее отравление…

— Давали вами же назначенную дозу… — раздражительно проговорила Иоанна.

— Мою дозу?.. Я ребенка не видал. Я не знал, что он хилый. Ему надо было меньше… Я не отравитель!..

— Ну да что об этом! Теперь поздно спорить о пустяках, — рассердилась Иоанна. — Надо действовать. Я еду сейчас и кончаю. А вы употребите все ваши усилия и все ваше искусство, чтобы поддержать его жизнь хоть на три дня, может быть, на два… Слышите, хоть на два…

— Хорошо… — как-то угрюмо отозвался Калиостро.

Графиня тотчас же собралась и поехала к Зарубовским. Софья Осиповна, конечно, приняла прежнего друга, хотя теперь уже подозревала Иоанну благодаря записке Алексея и объяснению с Потемкиным. Она просто побоялась не принять баронессу д'Имер. Быть может, жизнь младенца в руках этой женщины, подсказывало ей сердце матери.

Объяснение приятельниц было короткое. Баронесса просила денег для господина Норича, чтобы наутро привезти Гришу здоровым и невредимым. Софья Осиповна объяснила все, что узнала, и все, что уже сделала. Алексей получит все, ему следующее по закону, — имя и титул теперь, а половину состояния после смерти графа.

— Он требует сейчас же, сегодня тысяч сто… — проговорила отчасти пораженная известием Иоанна.

— А его записка? Его клятва, что он тут ни при чем?.. — не менее пораженная отозвалась графиня.

— Это игра… для посторонних… Ему нужны очень деньги… Он боится, что все это дело протянется, что вы наконец опять, после…

Иоанна путалась и не знала, что сказать. Опять злая судьба смеялась над ней, как уже не раз в Париже. Все срывалось за миг до полного успеха…

— Хотите ли вы видеть вашего Гришу сегодня вечером? В восемь часов он будет у вас, — решительно выговорила она.

— Конечно! — восторженно воскликнула графиня.

— Дайте мне сто тысяч…

Графиня удивилась и задумалась… «Стало быть, ей, а не Алексею!»

— Я, признаюсь, не понимаю… — проговорила она, но тотчас же снова подумала: «А если жизнь Гриши в ее руках? Если власти будут не в состоянии что-либо сделать с хитрыми негодяями?»

— Вы не согласны? — с угрозой вымолвила Иоанна, вставая.

— Согласна! — вырвалось невольно у графини. — Привозите мне сына сейчас, то есть хоть вечером, и я передам вам деньги.

— Вот это разумно. Так ждите меня. Но только, графиня… помните. Если вы меня обманете, то это так не останется…

— Нет, баронесса, — гордо вымолвила Софья Осиповна. — Привозите Гришу, деньги будут вас ждать.

В сумерки Иоанна была в доме Калиостро и укутывала маленького Гришу, чтобы везти его к матери. Она была в духе и весело острила с Лоренцой и с кудесником.

Лоренца, которая не имела своих детей, пронянчившись с больным ребенком так долго, привыкла к крошке и полюбила его.

— Бедняга, — шептала она, — теперь надолго ли он едет к матери.

— Ничего. Может быть, и оправится, — сказал Калиостро. — Теперь он лучше, чем был поутру.

— Ну об этом заботьтесь и думайте вы, графиня Лоренца! — рассмеялась Иоанна. — Мне лишь бы его доставить живым и сдать.

И Иоанна, закутывая ребенка, тормошила и переворачивала его резко, неумелыми руками и угловатыми движениями, как все женщины, никогда не обходившиеся с малютками. Ребенок стал пищать слабым болезненным голоском.

— Ну, кажется, пора?.. — сказал наконец Калиостро.

— Обидно, однако, вместо двухсот тысяч, а то и более получить сто, а то и менее. Что вы, кстати сказать, сделаете, если графиня Зарубовская вас обманет?

Иоанна хотела отвечать, но в этот миг в слабо освещенной одной свечой горнице появился Джеральда и проговорил что-то, задыхаясь, своему барину.

Калиостро ахнул, схватил из рук Иоанны ребенка и бросился с ним в противоположный угол дома, где был его рабочий кабинет…

Не успела графиня Ламот спросить у перепуганной Лоренцы, что бормочет по-итальянски их Джеральди, как дверь из коридора растворилась тихо и в комнату вошли один за другим несколько военных… Это был офицер с вооруженной ружьями командой солдат.

— Я вас прошу не двигаться из комнаты ни на шаг, — произнес он, обращаясь к дамам вежливо, но не кланяясь. — Ни на шаг! Иначе вас свяжут…

Оставив караул около трепещущих женщин, две пары солдат, офицер с остальной командой двинулся в ту же сторону, куда убежал Калиостро. Через полчаса хозяин дома, граф Феникс, его жена и баронесса д'Имер были снова одни в квартире и снова свободны… Но ребенок был уже взят и увезен. Пока офицер обыскивал дом, внизу, в карете своей, ожидала исхода обыска взволнованная, бледная, плачущая от боязни и неизвестности сама графиня Софья Осиповна…

Теперь она с замиранием в сердце прислушивалась к лепету младенца и, не видя лица его, на этот раз чувствовала, знала не разумом, а всеми фибрами своего существа, что везет «своего» ребенка, а не чужого.

А граф Феникс и Иоанна сидели пораженные, раздавленные, молчаливые. На столе лежала казенная бумага с печатью, оставленная офицером.

Это был приказ полиции в 24 часа собраться и выехать из столицы, к тому же с условием в две недели времени и пути быть вне пределов русских.

— Но нам не на что ехать! — вымолвила наконец Иоанна. — У нас нет ни гроша.

— Я так и скажу… — отозвался Калиостро. — Нет, Лоренца… — обратился он к жене. — Собирайся тотчас к Потемкину и объясни все… Проси денег на путевые издержки. Ну а вы, графиня, возьмите у Самойлова.

— Он меня вчера оскорбил и выгнал от себя! — произнесла Иоанна глухо.

Весь вечер и до полуночи в доме Зарубовских было движение. Маленький графчик был жив и невредим, снова в своей опочивальне, и половина домочадцев ликовала по этому поводу. Другая половина с Макаром Ильичом во главе, большей частью пожилые люди и старики, ликовали не менее от известия, что изуверы Норичи покаялись в клевете, а графиня уже подала просьбу царице, прося за них и за себя прощения… Стало быть, сын покойных господ — графа Григория Алексеевича и Эмилии Яковлевны — снова признан за их барина. Всю ночь просидела Кондратьевна над изголовьем обожаемого ею Гришеньки и вздыхала: