Дмитрий Петровский - Повесть о полках Богунском и Таращанском

Собственно, это было проявлением слабости и внезапно наступившей после смерти Щорса своеобразной депрессии.

Так ли хоронили батька Боженко, положенного в землю под разрывы чуть ли не над самой его могилой неприятельских снарядов? То был воинственный вызов сильной еще духом армии, у которой был такой вожак и такая надежная опора, как Щорс.

А теперь не было самого Щорса, и страшно казалось всем оставить его, мертвого, здесь как вызов. Могила Щорса не должна быть разрытой. Никто здесь не верил новому командованию, хоть никто и не говорил против него.

Не было такой военной неудачи, которую немедленно не ликвидировал бы Щорс, — он никогда не допускал, чтобы впечатление от неудачи успело бы хоть в малой мере повлиять на бойцов, и, отвечая на всякое поражение немедленным ответным ударом, восстанавливал равновесие и на поле сражения и в состоянии духа бойцов.

Даже курсанты, выведенные в бой после смерти Щорса, вернулись в Житомир для проводов комдива в дальний путь и, видимо, страдали в этом бездействии печали.

Житомир как бы поник, и стало повсюду тихо, как в комнате больного. Даже прохожие на улицах разговаривали тихо. И на всякий громкий разговор другие бы оглянулись, как на неуместный поступок. Только слышен был исполняемый знаменитым щорсовским оркестром моцартовский «Реквием» и грустные мелодии Шопена.

«Это перед грозой такая тишина», — мелькнуло в голове у Бугаевского. Но сам он был лишен возможности отвечать грозой на эту тишину. Он должен был ехать.

Гроб был установлен в салон-вагоне, а это, вероятно, был тот же самый салон-вагон, в котором полтора месяца тому назад скончался батько Боженко. У Бугаевского временами поднимался гнев, когда ом вспоминал тот тон, который позволил себе по отношению к Щорсу бывший генерал, а ныне командующий, и комиссар думал: «Расскажу Ворошилову и Сталину расскажу! Такому положению нельзя оставаться: армия разложится под таким командованием. Единственная дивизия, которая вынесла на себе все, обезглавлена и отдана в руки обалдуям, или предателям, черт их разберет».

Щорса решено было везти в Почеп — на место организации Первого Богунского полка. Всем частям и всем войсковым соединениям был дан приказ сопровождать останки Щорса до вокзала.

Под звуки «Реквиема» двинулось это печальное шествие от голицынского дома, где помещался штаб, к вокзалу.

Не услышать бойцам больше того бодрящего боевого голоса, который всегда означал победу, который даже из поминок по батьку Боженко, вместо слез о великой утрате, создал бой и победу. Щорса оплакивал мягкий и ясный, как осенний воздух, Моцарт и гневный и взволнованный Шопен.

— Товарищи красноармейцы! Погиб на поле брани ваш славный и бесстрашный начальник, друг и товарищ Щ о р с! — говорил комиссар Бугаевский. — Товарищи! Имя Щорса вас всегда воодушевляло к новым революционным подвигам. Полки, сформированные на нейтральной зоне во время гетманщины из маленьких отрядов, благодаря Щорсу выросли в стройную, неустрашимую революционную армию. Под предводительством его вы совершили великие подвиги. Идеал революции вас согревал, а имя Ленина воодушевляло. Щорс вел вас к великим победам над врагами революции. В каждом богунце, новгород-северде, нежинде и таращанде живет дух славного Щорса. Сердце каждого из красноармейцев билось за него и вместе с ним. Он был не только великим бойцом, он был не только бесстрашным героем, он был не только революционером с железной силой воли, он был не только одним из талантливейших полководцев, — в красноармейской среде он был простым рабочим, добрым товарищем и верным и скромным другом. Смертью героя на революционном посту погиб наш любимый друг и товарищ Щорс. С верой в окончательную победу революции пал он. Он верил в революцию, верил и в нас. И ни один из нас не обманет надежд и последнего его чаяния. Но каждый будет стремиться осуществить его идеал — идеал коммунизма. Реет в воздухе над нашими головами дух героя, и слышен его мощный голос: «Братья, вперед, к новым победам во имя революции, во имя свободы! Она непобедима, она не погибнет!»

Двенадцатизалповым салютом ответили богунцы на речь комиссара Бугаевского, и поезд отошел от Житомира, весь увитый траурными и красными лентами. Далеко-далеко увозил он Щорса…

Не доезжая Мозыря, Бугаевский, сопровождавший тело Щорса, получил телеграмму от командования, за подписью Миронова и Маралова: «Верните состав в распоряжение командования немедленно». Что это значило, Бугаевский не понимал. Он ответил телеграммой-вопросом: «Чего вы хотите и что это значит?» Ответ он получил: «Повторяем: верните салон-вагон в распоряжение армии. Перенесите гроб в теплушку другого состава нужного вам направления». Бугаевский ответил: «Стыдитесь!»

Комиссар думал о том, что произошло. И он в сотый раз представлял себе картину боя, в котором погиб Щорс, вспоминая все подробности обстановки.

«Ясно, что командование имело непосредственную задачу убрать Щорса. А почему им надо было убрать его? — спрашивал себя Бугаевский, сосредоточенно прослеживая путь своих догадок. — Да очень просто. Он не с ним, не с главкомом, не с Троцким. Вот тут-то, очевидно, и зарыта собака, и называется эта собака контрре-волюцней». Он поднялся и взволнованно прошелся по вагону.

«Что же мне показалось? Что открывается? А вот что: последний разговор с командованием, с генералом Мироновым разговор!.. Не дошел Николай до Карпатских гор. Там паны пилсудчики топят галичан, бросая их в пропасть. Там и выродок Петлюра с «заморскими ухватками» приехал с антантовыми инструкциями. Все понятно. И везу я в гробу улику «того великого воровства», как говорят казаки. Много сыновей потерял народ в великом, деле своем, но на место их встают другие. Обещаю тебе, Николай… — подумал он, поглядев на гроб, — ничем не уронить твоей чести!» И, смахнув слезу, встал, глядя вдаль, на широкую степную землю, открывавшуюся за окном вагона и звавшую к защите.

Денис сидел на площади села Мена среди бойцов и советовался относительно переформирования отряда. Начдив Пятьдесят седьмой Макатош предлагал влить всю пехоту партизанского и коммунистического городнянского отряда в Пятьсот двенадцатый полк, а ему оставить только кавалерию, чтобы было на каждом фланге по особому кавалерийскому отряду: на левом полтавец Кицук, а на правом — Кочубей.

Бойцы пытались доказать ненужность и несостоятельность такого «раскола». Денис, сам не желавший этого «раскола» и не очень-то полагавшийся на дивизионного стратега, считал, однако, необходимым подчиниться дивизионному командованию.

— Не надо вносить партизанщину в армию: мы не в подполье в тылу врага, а на фронте.