Лев Вирин - Солдат удачи. Исторические повести

— Куда он ведёт нас? — дивился синьор. — Я думал, Москва к се­веру.

— Прямо-то не проедешь, — объяснил Ондрей. — Здесь на полу­ночь всё владения литовского государя. И Брянск, и Мценск, и до самой Тулы.

Ондрей привык подниматься рано. Вылез из шалаша и по мок­рой от росы траве спустился к реке умыться. Над камышами торчала длинная удочка.

— Рыболов! — ахнул дьякон. — Сколько лет я не рыбачил. С Оки...

С удочкой сидел Степан, подьячий.

— Клюёт, Стёпа? — спросил Ондрей.

Тот ловко подсёк подлещика, снял с крючка и, насаживая на кукан, ответил важно:

— Кому Стёпа, а кому и Степан Фёдорович.

— Попутал бес! Ошибся в титле! — сказал Ондрей. — Прости, Сте­пан Фёдорыч, я не по злобе, по незнанию.

Степан ухмыльнулся:

— Ладно! Другой раз не ошибайся. Клюёт! — вскрикнул подьячий и выдернул крупную краснопёрку. — С полдюжины надёргаю, да и пойду ушицу варить. А ты сам-то откуда? Вроде нашенский, дьякон, а говоришь, как фрязин.

— Как попал рабом в дом синьора Дель Пино, выучил. А родом я из деревни Гавриловка, под Рязанью. Только нет уже ни деревни, ни нашей церкви, ни батюшки моего, отца Ивана. Как пришли татары, так всё и кончилось. И попали мы с матерью на рынок рабов в Кафе. Меня-то выкупило Русское братство, а матушка и сестрёнка малая до сих пор рабынями у синьора Алессандро. Ты-то, небось, коренной москвич, Степан Фёдорыч? — спросил дьякон.

— Нет, я мещерский. Отец у меня тоже попом в Касимове. Семья большая, я четвёртый, приход не светит. У нас в округе татар-то больше, чем православных. По-татарски балакать начал с детства, мулла жил через дорогу. Я и выучил у него татарскую грамоту. Потом в Москве пригодилось, как попал в Иноземный приказ.

Степан остановился и внимательно глянул на Ондрея.

«Чегой-то я так разговорил-ся? Отродясь никому о себе не рас­сказывал, — подумал он. — Но этому лобастому сразу веришь. Такой не продаст. Зря я испугался».

— А какие ты ещё языки знаешь?

— Татарский, греческий. Меня отец Илиодор и грамоте выучил. Армянский — похуже. Разговор понимаю, а читать по-ихнему не могу. У нас в Кафе кого только нет.

— Повезло тебе. Греческий и итальянский нынче вельми нужны. Попросись — возьмут толмачом в Иноземный приказ.

— Нельзя мне. Должон обратно в Кафу вернуться. Семья в залож­никах.

— Поучишь меня греческому? Нынче в Москве гречанка царицей.

— Конечно, Степан Фёдорыч. Дорога до Москвы дальняя. Поста­раюсь.

— Добро, дьякон, пошли уху варить.

— Погодь. Мать мне лавровый лист положила в торбу. С ним вкус­нее.

Уха удалась. Вокруг бронзового котелка вместе с ними уселись трое боярских детей из охраны посла, Васька и конюх Анисим.

К костерку подошёл есаул:

— Что, урус мулла, рыбкой завтракаешь?

— Попробуй нашу ушицу, Сафи-бей! Духовита да вкусна, — Степан протянул есаулу свою ложку.

Тот подсел, похлебал немного:

— Хороша. Но молодой жеребёнок вкуснее.

Каждое утро синьор Спинола догонял посольство и затевал с боя­рином длинные разговоры. Расспрашивал о московских порядках и обычаях. Ондрей толмачил.

Итальянца интересовало многое. Прежде всего, он спрашивал о «нобилях», знатных людях. Его поразило, что почти все русские князья одного корня — Рюриковичи.

— Ни в одном европейском государстве такого нет!

— Не все, — улыбнулся Шеин. — Есть и Гедиминовичи. Но таких немного. Однако для Великого государя княжеское титло мало что зна­чит. Не в меньшей чести у него и старые московские бояре: Шеины, Морозовы, Шереметьевы. Мы из рода в род служим государям москов­ским.

Молодой дипломат умел слушать. И Шеин рассказывал охотно. Бывало, и посол принимался расспрашивать Гвидо об Италии, о та­мошних государях и порядках. Ему тоже многое казалось странным.

— Как же ваш Папа владеет своим особым Государством, — отметил Шеин. — Сие негоже. Сказано бо в Святом Писании: Царство мое не от мира сего! Власть церкви — в царстве Духовном. И не дело Иерарху Церковному вступать в дела мирские.

Синьор Спинола задумчиво кивнул головой:

— Может, оно и так. Много зла принесло Италии самовольство да интриги папские. Рвут страну на части чужеземцы, испанцы, немцы, французы. А мы сами же их призываем в спорах междоусобных. Горе стране, коли нет в ней единого да могучего государя!

— То правда, фрязин! Единая держава и супротив злых врагов устоит, и порядка в ней завсегда больше.

Две недели шел караван по степи. Пусто. Ни человека, ни жилья. Казалось, что людей тут вообще нет, только птицы да сурки в степи.

— Как можно оставить такую землю пустой, без хозяина! — удив­ляется синьор Спинола.

— Вот он, хозяин, — отвечает Ондрей. — Как раз Сафи бей едет. У него и спросим. Скажи, Сафи бей, чьи это земли? — спросил он по-та­тарски.

— Наши. Рода Мансур, — ответил тот. — Дядька мой, Омар-бей ко­чует со своим улусом сейчас севернее. А дней через десять будет пасти свои стада как раз тут. Правда, трусы — ордынцы из рода Сулеймания — тоже считают их своими. Да не видать им этих земель, как своих ушей!

— А то синьор удивляется, что здесь так пусто, людей нет.

— Как это нет? — засмеялся Сафи-бей. — Вон, впереди на холме, рощица. В кустах спрятана лошадь, а на дереве сидит человек.

Как ни вглядывался Ондрей, никого не увидел.

— Да где ж он?

— Глянь, там, на высоком дереве, у вершинки чернеется, — заме­тил Ворон. — А в кустах, справа, видна голова гнедой лошади.

— Молодец, глаз у тебя, как у сокола! Я-то давно дозорного угля­дел. Где-то здесь он и должен быть. Через час приедем к казакам. На Донце их станица Волчья. А на холме казачий караул, — сказал Сафи- бей, сорвал с головы лисью шапку и замахал ею.

Издали послышался свист. Теперь уже и Ондрей увидел, как с де­рева спрыгнул человек, вскочил в седло и поскакал навстречу путни­кам. Сафи-бей погнал своего коня галопом. Два всадника неслись навстречу друг другу, как на поединке. Ондрей подгонял свою кобылку как мог. Вот всадники съехались, разом остановили коней и обняли друг друга.

— Ваня, жив, чёрт долговязый.

— Сафи, брат, здравствуй! — Они радостно колотили друг друга по плечам.

— Как ты, Волчонок? Как семья?

— Всё путем. Весной сын родился. Саввой назвал в твою честь.

— Ну, и у меня сын. Пятый, правда, — засмеялся Сафи-бей.

Ваня, наконец, оторвался от друга и поехал рядом. С его лица, изуродованного глубоким, от виска до подбородка шрамом, не сходила улыбка.

— Ладно. Поскачу вперёд, надо ж отца предупредить.

— Кто он тебе? — спросил Ондрей.

— Побратим. Он мне жизнь спас. Теперь ближе брата.

— Расскажи! — попросил Ондрей.

— Право, расскажи! — поддержал Васька по-татарски.

Сафи-бей прищурил и без того узкие глаза и начал рассказ: