Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей) - ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ

* Аллах акбар — Аллах велик.

** Предание, распространенное в XIX веке среди адыгов о гибели А. Бестужева

Марлинского.

— У меня есть еще вопросы. — Да, я слушаю. — А ты не думал о том, что из меня спустя время могут сделать муллу? — Глаза у отца сузились. — Если бы ты не убежал оттуда, осенью я все равно забрал бы тебя. Твое обучение обходилось в три десятка баранов. — Отец мой, а ты почитаешь Аллаха? — Я уважаю Аллаха и Мухаммеда. Каждый человек волен верить в своего бога, но не имеет права принуждать другого быть одной веры с ним. Аллах же не наш бог. Вошедший в мечеть замкнут стенами, а в нашей мечети, посмотри, крыша — небо, а стены — эти горы и это море, которому нет конца... — Отец улыбнулся. — Да ты и сам, я думаю, это чувствуешь, иначе не оставил бы мектеба.

И он стал брать Озермеса с собой. Ни в одном ауле они не задерживались дольше, чем на три дня. Их кормили, давали припасы на дорогу, но это не было платой за песни. Так же кормят и снабжают дорожной едой каждого гостя. Они перебирались из аула в аул на лошадях или пеши, и неведомо как, в аулах заранее узнавали о том, что к ним идут джегуако, и собирались на окраине аула, где нибудь в роще, чтобы послушать их песни и хабары*...

Озермес посмотрел на одеяло, в котором был завернут его шичепшин, и сказал: — Давай раскладываться. — Чебахан наломала веток явора и подмела песок в пещере. Озермес стал заносить туда вещи, а Чебахан занялась женским делом — приволокла несколько валунов, сложила у входа в пещеру очаг и принесла в кумгане воду. — В речке играет форель, — сказала она, разжигая огонь, — если бы ты наловил рыбу... — Озермес задумался. Отец его рыбу не ел, может быть, потому, что деда взял к себе бог Кодес, показывавшийся людям в облике большой рыбины. Да и кто знает, как богиня вод, красавица Псыхогуаше, отнесется к тому, что Озермес, не успев обосноваться и построить саклю, уже за пускает руку в ее стадо. — Лучше я поохочусь, — сказал он, — не стоит сердить Псыхогуаше. — В лучистых глазах Чебахан промелькнула шаловливая улыбка. — Я слышала, она благоволит к мужчинам и никогда не причиняет им вреда. — На освещенном ярким солнцем лице ее, наверно, она умылась водой из речки, не осталось и следа усталости, и движения снова стали легкими и проворными, как у девочки. Озермес с серьезным лицом проворчал: — Все таки я схожу на охоту, я не люблю рыбу. — Он достал лук и три стрелы. Но потратил только одну, на зайца, сонно вылезшего из зарослей у опушки леса. Озермес помянул добрым словом охотника Хасана, жившего неподалеку от них. Когда Озермес был мальчиком, Хасан сделал для него лук и обучил стрелять в цель. Впрочем, зайца можно было бы поймать и руками, таким он оказался вялым и неповоротливым. Озермес отрезал ему голову и оставил лакомый кусок Мазитхе — положил заячью голову на сухую хвою под пихтой. Пока Чебахан свежевала заячью тушку, а в казане над огнем закипала вода, Озермес принялся сносить к пещере камни, он хотел сузить вход в нее, чтобы можно было, уходя, закладывать его обломками скалы.

* Хабар — рассказ, новости.

Они сытно поели, хотя зайчатина оказалась не очень жирной. Чебахан спустилась к речке отмыть и оттереть песком закоптившийся на костре казан, а Озермес, взяв на всякий случай лук и стрелы, пошел к лесу, хотел присмотреть деревья для постройки сакли. Ощутив спиной взгляд, он обернулся. — Что, белорукая? — Нет, ничего... Ты мужчина, а ходишь так, словно в тебе нет тяжести. Ты не замечал — после тебя на земле остаются следы? — Озермес усмехнулся. — Остаются, как от каждого человека... — На опушке леса он вспугнул стайку темно сизых голубей. Они взлетели, хлопая крыльями, как хлопают в ладошки дети, когда пляшут. Сквозь редкий лес просвечивало ущелье, и за ним сливающаяся вдали с небом вереница подернутых голубой дымкой гор. Солнце, повисшее над ними, бросало вниз пучки рассеянных золотистых лучей. Было тихо, птицы примолкли, лишь где то поблизости стучал клювом дятел. Левее ущелья подымалась отвесная, похожая на шлем, остроконечная вершина горы. Там, где у человека под шлемом лицо, в скале было сквозное отверстие, в котором светилось небо. Кто из богов и для чего это сделал? Озермес остановился и принялся рассматривать диковинную гору. Вдруг, наверху, за спиной его послышалось злобное, похожее на змеиное, шипение. Он прыгнул вперед и повернулся. На толстой нижней ветви бука стояла, вцепившись когтями в кору, лесная кошка, большая, серая, с поперечными черными полосами и длинным прямым хвостом. Хвост ходил из стороны в сторону, как прут в руке погонщика быков, вертикальные щели зрачков то расширялись, то суживались. Приготовившись прыгнуть, кошка подалась назад, Озермес вскинул лук, почти не целясь, спустил тетиву, и стрела вонзилась в желтое пятно на горле кошки, та перевернулась вниз головой, удерживаясь когтями передних лап за ветку, и через два вдоха с хрипом свалилась на землю. Кошка вскакивала, чтобы броситься на Озермеса, но стрела, пронзившая ей шею, мешала, и она валилась на спину, пытаясь переломить стрелу задними лапами. Озермес с кинжалом в руке следил за тем, как кошка, умирая, катается по земле. Он впервые столкнулся с лесной кошкой, но в детстве наслушался рассказов о ее свирепости и бесстрашии, а однажды сосед, охотник Хасан, показал ему серо желтую шкуру с густым мягким мехом, с черноватыми полосками и черными кольцами на хвосте. — Дикие кошки злее, чем удды, — сказал Хасан, — но мясо у них жирное. — Хасан был единственным мужчиной из знакомых Озермеса, который не носил усов; когда его спрашивали, почему он отказался от них, Хасан отвечал, что усы мешают ему чуять запах зверя и поэтому он стал сбривать их. В ауле его называли Безусым. Когда кошка умерла, Озермес с трудом выдернул стрелу, поднял кошку за хвост и понес к Чебахан. Несмотря на то что он вытянул руку почти на высоте плеча, голова кошки волочилась по земле. Виновным в смерти зверя Озермес себя не считал, кошка хотела напасть на него, и он защищался. Даже если она посчитала, что человек вторгся в ее владения, достаточно было ограничиться угрожающим шипением. Помнит ли душа, переселившаяся от одного существа к другому, в чьем теле она обитала раньше? Знала ли, ощущала ли кошка, которую он убил, что душа ее раньше принадлежала человеку или, допустим, ясеню, и передает ли душа, входя в голову нового владельца, характер его предшественника? Собака чувствует, что душа у нее от человека, и только другое устройство горла мешает ей говорить. В убитой же кошке жила наверно душа не человека, а удды. Хорошо, что Чебахан будет избавлена от такой соседки.

Когда Озермес снимал с кошки шкуру, Чебахан спросила: — Ее муж не придет к нам отомстить за убитую жену? — Звери никогда не берут кровь за кровь, — ответил он. — Наш сосед Хасан говорил, что лесные кошки находят себе мужа на первый или второй месяц нового года, так что кошка эта была замужней. Не знаю, может, ее кот и бродит где-нибудь поблизости, но на нас он не нападет. Другие звери тоже еще не знают, что мы завладели этими местами. — А как они узнают, что поляна наша? — Я помечу мочой землю, и они будут обходить поляну стороной. Ты останешься здесь, белорукая, или пойдешь в аул со мной? — Вдвоем мы принесем больше. Когда наш аул переселялся, у отца не хватало быков, и он запряг в арбу и быка, и корову. — Чебахан опустила голову. — Моя бабушка однажды сказала соседу: если бы мужчины были выносливее женщин, Тха повелел бы, чтобы детей рожали мужчины. — Озермес усмехнулся. — Хорошо, корова моя, пойдем в аул вместе. — Утром он заложил камнями вход в пещеру, а Чебахан привязала кошачью шкуру на дереве изнанкой наружу, чтобы птицы дочистили ее, а солнце и ветер высушили.