Петер Фёльдеш - Драматическая миссия (Повесть о Тиборе Самуэли)

Огонь свободы занимается во всем мире, и надо приложить силы, чтобы ярче вспыхнуло очистительное пламя.

Может, снова выпускать рукописную газету? Но Тибор чувствовал, что теперь этого недостаточно. Он вынашивал планы создания такой газеты, которая донесла бы до Венгрии, все еще воюющей, слова правды, революционной правды. Ему вспомнилось название одной социал-демократической венгерской газеты — «Элёре», что означает «Вперед». В ней можно было бы писать обо всем откровенно. «Элёре» неподвластна венгерской цензуре, потому что издается в Америке. Если бы удалось добраться до одного из нейтральных государств, оттуда не так трудно выехать в Америку. Впервые эта мысль пришла к нему еще в лазарете. Прикованный к постели, мечтал он о путешествии, исполненном опасности и неожиданностей. И чем дальше шло время, тем неотвязнее становилась его мечта.

Однажды он рассказал о своих планах секретарю надеждинской большевистской ячейки товарищу Иванову.

— Ты хочешь бежать? — удивленно посмотрев на него, спросил Иванов. — Не ты ли толковал на замятиях кружка, что авторитет большевиков в Советах все возрастает… Зачем торопиться? А тем более в Америку? Ждать недолго: пролетарская революция вот-вот совершится, поверь мне!

— Но пойми, — возражал Тибор, — первые полгода войны я провел дома н знаю, что пролетарская революция в Венгрии не произойдет сама собой, ее нужно готовить. Мы будем часть тиража нашей газеты переправлять через Швейцарию в Будапешт…

Иванов задумался, помолчал, потом, улыбнувшись, сказал:

— Ладно! Пусть и Урал внесет свой вклад в дело мировой революции. Раздобудем тебе гражданскую одежду, соберем на дорогу денег, снабдим адресами. Держи курс к Балтийскому морю, а там постарайся сесть на корабль, отплывающий в Швецию.

В сентябре 1917 года Тибор покинул Надеждинск. Рискуя жизнью, несколько недель добирался он до моря. И однажды, когда был уже почти у цели, неподалеку от порта свернул погреться в трактир. К нему подсел какой-то человек с тяжелой челюстью. То ли Тибор сказал что-нибудь неосторожное, то ли от усталости забылся и обмолвился по-венгерски, но не прошло и часа, как его увели жандармы. Они ехали на лошадях, а Тибора гнали пешком. Так одолел он километров десять. На допросе его исхлестали нагайками. Добротную бекешу, подарок надеждинских товарищей, украли, подбросив взамен рваную немецкую шинель. Из полицейского участка его отправили в лагерь для штрафников, затерявшийся среди бескрайних заснеженных полей, у самой финляндской границы.

Штрафники жили в землянках. Лагерная стража состояла из русских уголовников, которые, желая выслужиться перед начальством, даже по ночам выгоняли пленных на мороз и беспощадно муштровали. За попытку к побегу расстреливали каждого десятого. Однажды во время такой экзекуции начальник лагеря. отсчитывая смертников, ткнул кулаком в грудь

Тибора. Обычно охранники отводили несчастных к ближайшему сугробу и на глазах у военнопленных убивали. Вот и Тибора выволокли из строя. Один из охранников ужо занес было над ним приклад винтовки, но начальник, громко захохотав, крикнул:

— Оставь, я пошутил! Этот, с горящими глазами, — девятый!

Тибора с гиканьем прогнали на место. А через минуту снег обагрился кровью его друга. Где было взять силы, чтобы жить после этого? Но он жил. Жил и ждал. И дождался. Никогда не забудет он один студеный день.

К воротам лагеря подкатило несколько саней, запряженных тройками. А в санях — матросы с красными ленточками на бескозырках. Поднеся ко рту железный рупор, один из матросов крикнул так, чтобы его слышали пленные:

— Вся власть в стране перешла в руки Советов! Объявляю приказ губернского Совета: военнопленных освободить, лагерь ликвидировать, охранников предать суду революционного трибунала!

Начальник лагеря запретил открывать ворота и приказал стрелять в матросов. Но матросы повалили забор, застрелили начальника, а узников повели к саням. Тибор тоже шел вместе со всеми… Очнулся он в каком-то крестьянском доме. От чего он свалился: от тифа ли, от нервного истощения или от воспаления легких, так и не узнал. А когда впервые поднялся и, с трудом дотащившись в соседнюю комнату, взглянул на календарь, то увидел, что на дворе уже январь 1918 года.

Добрые хозяева уговаривали его подождать до весны. Но у Тибора хватило терпения лишь на три дня. На четвертый он собрал свои пожитки. Сердобольные крестьяне поняли, что им не уговорить упрямца, и подарили ему переходивший от отца к сыну повидавший виды, но еще довольно сносный тулуп.

С тех пор минуло три недели, а он все еще в пути. В городах и селах, через которые он проходил, Тибор видел много интересного, и в его блокноте оставалось все меньше и меньше чистых страниц.

Вольный ветер революции подхватил и закружил всех.

На башенках бывших барских Хоромов приветственно развевались красные флаги. Мужики, заросшие щетиной, выворачивали ломами кирпичи из фундаментов господских домов и строили себе жилье. В городах по извилистым улочкам с ревом проносились грузовики, и матросы разбрасывали листовки с первыми декретами Советской власти. Приходилось видеть и бывших аристократов. Один, стараясь приспособиться, ходили по улицам в армяках, подпоясанные пеньковой веревкой, другие испуганно озирались и жались к стенам домов. В комитетах бедноты за канцелярскими столами сидели молодые крестьянки и энергично расправлялись с делами. Попадались на глаза и бывшие офицеры-золотопогонники, утратившие ныне свой прежний блеск. Чеканили шаг по мостовым патрули вооруженных рабочих. На рукавах алели повязки, за плечами поблескивали вороненые грани штыков. В России все было перевернуто вверх дном."Хаос», — уныло сокрушались те, кто тосковал о прошлом. Может, по-своему они были правы. Но этот «хаос» в отличие от прежнего бессмысленного порядка имел свой великий, исторический смысл.

Тибор добрался до Петрограда. И хотя пробыл там недолго, понял, что никогда не забудет этого революционного города. Не забудет стены домов, заклеенные плакатами, декретами, лозунгами, не забудет красных полотнищ, перекинутых с одной стороны улицы на другую, трепещущих на ветру. Не забудет мокрого снега, тяжело падающего с неба на закутанные туманом улицы. Фонарей не было видно, но где-то высоко-высоко бродила полная луна, и туман принимал голубоватый оттенок. Пикеты из двенадцати человек то и дело вышагивали по улицам, четко и гулко звучали их шаги. Что-то отчаянно прогудело над ним — он поднял голову, но за туманом ничего не смог разглядеть, а через минуту вместе с мокрым снегом, кружась, стали опускаться на землю листовки…

Тибор разыскал Народный комиссариат внутренних дел, прошел к секретарю и спросил, где получить разрешение на выезд в Америку. Ему второпях ответили, что такое разрешение он может получить только в Комитете по делам военнопленных, а комитет находится в Москве. Отчаянно звонил телефон, подходили все новые и новые люди, много людей, они обращались к секретарю с вопросами, и тот еле успевал отвечать. Тибор понял, что сейчас здесь не до него — надо отправляться в Москву.