Петер Фёльдеш - Драматическая миссия (Повесть о Тиборе Самуэли)

Она доверчиво взглянула на него.

— Да, очень… Продолжайте, прошу вас…

— Ну так вот…

И Тибор рассказал ей о Винермане, гусаре, который в апреле 1918 года, оборванный, разутый, скитался по русским дорогам, а через несколько месяцев его прах доставили с фронта в Москву и с почестями похоронили в братской могиле.

В последние дни Тибор почему-то часто с волнением вспоминал Винермана. Когда он вернулся из Швейцарии в Москву, Винермана уже похоронили.

До сих пор он ни с кем не говорил об этой тяжелой утрате. И вот теперь эта девочка нежной рукой прикоснулась к его сердцу, и выплеснулась наружу затаившаяся в нем боль.

— Прощаясь с ним на московском вокзале, — говорил Тибор, — я впервые подумал: «А все-таки что-то есть в этом парне…» Но мне и в голову не могло прийти, что вскоре имя его станет легендарным. Через три месяца комдива Винермана уже называли венгерским Чапаевым. Белые посулили ему чин полковника, если он перейдет на их сторону. Однажды Винерман отправился к белым якобы для того, чтобы переговорить об условиях перехода, а на самом деле, чтобы пробраться во вражеский стан.

И пробрался. И захватил в плен соблазнявших его офицеров.

— Как же получилось, что он погиб? — вздохнув, спросила Йолан.

— В кавалерийской атаке погиб. Он всегда рвался в самое пекло. Впрочем, любого революционера в каждый миг подстерегает смерть…

Йолан смотрела на него полными слез глазами. «Неужели и этот милый черноглазый юноша может погибнуть в любое мгновение? А разве сейчас, в эту самую минуту, жизни его не угрожает опасность?!» Вслед за этой мыслью пришла другая, успокоительная: «Ничего, что я не смогла скрыть от него своих чувств. Ведь он не огорчился. Если бы я могла хоть чем-нибудь скрасить его жизнь…» Йолан, переведя дыхание, незаметно смахнула слезу с ресниц и нежно улыбнулась Тибору.

Каждый мартовский день 1919 года приносил обнадеживающие, волнующие вести.

— Если бы вы только слышали, — восторженно рассказывал молодой солдат Дюла Ковач, арестованный за распространение листовок и выпущенный по настойчивому требованию обитателей Приюта инвалидов, — как вежливо уговаривали меня отказаться от коммунистических убеждений… А знали бы вы, как эти же господа прокуроры разговаривали с нами, коммунистами, раньше! Чуют — не сегодня-завтра власть будет в наших руках.

Ковачу невдомек, что молчаливый господин Краузе на своей шкуре испытал, как обращались господа прокуроры с коммунистами каких-нибудь два-три месяца назад, ну, скажем, в январе…

Доктор зазвал Ковача к себе, чтобы Тибор послушал его рассказ. Приглашение доктора ни у кого не вызвало подозрений, весь Приют встретил Дюла Ковача как героя, каждый спешил зазвать его… И он с воодушевлением рассказывал:

— В юности тянуло меня к новым идеям, но главную премудрость постиг я, вступив в коммунистическую партию. И за эту идею готов сто раз отсидеть в тюрьме. Но сейчас вряд ли осмелятся посадить за это. Наша победа близка, господин Краузе!

Тибор слушал Ковача, еле удерживая радость.

— Господин Ковач, говорят, у вас больное сердце, — с напускным равнодушием сказал он, — и не вредно ли вам так увлекаться политикой?

— Знаете, у кого больное сердце, господин Краузе? — возразил Ковач, — У тех, кто даже радоваться боится… А мне весть о нашей победе только на пользу!

И он перевел разговор на другую тему.

— Смотрю я на вас, господин Краузе, и думаю: как это так, молодой образованный человек — и вдруг не интересуется политикой? В один прекрасный день спохватитесь, но будет поздно: останетесь в хвосте со своими допотопными взглядами. А необразованные пролетарии уйдут да-алеко вперед…

Что мог возразить на это Тибор? Конечно, приятно выслушивать подобные поучения!

И он сказал виновато:

— Я недавно приехал, не успел еще разобраться в политической обстановке.

Дюла Ковач укоризненно покачал головой:

— Не в обиду будь сказано, но двоюродному брату доктора Хаваша такое не подобает. Доктор, правда, не коммунист, но мы считаем его своим. Загляните-ка себе в душу, господин Краузе, и возьмите пример с брата. Предстоит решительная битва, порядочные люди должны находиться по одну сторону баррикады, а родственники в особенности…

Он попрощался и ушел.

Дверь захлопнулась, и громкий смех огласил комнату.

— Что касается твоих родственников, — проговорил доктор, — кажется, он попал в точку. Ведь вы, Самуэли, все по одну сторону баррикады.

Доктор, друг детства, хорошо знал всю семью Самуэли. Тибор задумался. Судьба разбросала его близких в разные стороны — во имя революции, во имя общей идеи.

— Да, пожалуй, ты прав. Недавно я получил весточку о братьях Золтане и Дюрке… — негромко сказал он. — Они создали в Ниредьхазе коммунистическую организацию. Сестра Маргит и ее муж Силард тоже коммунисты. А самый старший Лаци… Вместо с ним мы шагали по дорогам русской революции. Представь мое изумление, когда в прошлом году, явившись в один из майских дней в Кремль читать лекцию курсантам-агитаторам, я увидел среди слушателей-венгров своего долговязого братца… Это добрый Бела Кун, узнав, что в Ташкентском лагере военнопленных Ласло Самуэли ведет революционную работу, решил сделать сюрприз и, ничего мне не сказав, вызвал его в Москву… Лаци был моим учеником на курсах агитаторов, потом мы вместе сражались в Москве против эсеров. Он так хорошо проявил себя в боях, его послали в Ярославль на подавление эсеровского мятежа. И вот мы вместе вернулись на родину…

Тибор умолк. Есть вещи, о которых он не мог сказать даже Хавашу. Сейчас Лаци занят подготовкой вооруженного восстания, и снова под руководством Тибора. Многие листки тонкой папиросной бумаги, которые получает Тибор от связных, исписаны почерком его брата.

— Банди! — горячо воскликнул Тибор. — Наступает необыкновенная весна… Нынешней весной почки на деревьях раскроются вместе с нашей победой. Это наша буйная сила весенними соками бродит в природе. Я чувствую их своим сердцем. «Громоподобная весна, сопутствуй нашей битве!» Помните эти стихи Эндре Ади, посвященные кружку Галилея?

— Да, да, — радостно кивнул головой Хаваш. — Ты прав, Тибор.

Но взглянув на друга, он увидел, что тот уже склонился над письменным столом. Снова за работу. И чтоб не мешать ему, Хаваш тихо поднялся с дивана и незаметно вышел из комнаты.

А Тибор еще долго сидел за столом, и листки бумаги покрывались ровными четкими строчками — новые идеи, новые дерзкие замыслы.

Пока все складывалось на редкость благоприятно. Снова удалось занять помещения партийного центра и типографии. Изменилось к лучшему и положение коммунистов, томящихся в заключении, стало намного легче поддерживать с ними связь.