Зигфрид Обермайер - Калигула

— Я не знаю…

Суторий Макрон выжидал. Какой оборот примет течение болезни Калигулы? Когда он услышал от приближенных императора, что дела у него обстоят плохо, бывший префект начал действовать. Он отправился к Тиберию Цезарю, который жил с несколькими слугами в большом доме своих умерших родителей. Усыновление мало изменило его положение. Теперь он, правда, мог называться императорским сыном, но не имел ни должности, ни функций, ни влияния. Ему оказывали положенное по протоколу уважение, но в остальном почти не замечали.

Тиберию не было свойственно тщеславие, он неохотно выступал перед людьми и почти не имел друзей. На нем лежал отпечаток несчастливого детства. Когда Сеян хитростью погубил его отца, Тиберий был четырехлетним мальчиком, а когда по приказу императора за убийство мужа казнили его мать, ему исполнилось двенадцать, и с этим ударом он так и не смог справиться. Правда, Тиберий привез внука на Капри, но там он не желал его видеть. Мальчик жил со своим воспитателем на одной из двенадцати императорских вилл, разбросанных по острову, но ему всегда давали понять, что он в тягость. Неудивительно, что он вырос робким, никому не смотрел прямо в глаза и больше всего любил играть с собаками, своими единственными друзьями.

Макрон, конечно, знал, что его визит не останется незамеченным, но все же пошел на риск.

— Когда я в последний раз видел тебя на Капри, Тиберий Цезарь, ты был еще мальчиком, а теперь носишь тогу вирилия.

Тиберий опустил глаза.

— Да, это так, — сказал юноша, запинаясь.

— Нас могут подслушать?

— Нет, Суторий Макрон. Я живу здесь один с моими собаками.

— А слуги?

— Где-то в доме…

— Среди них могут быть шпионы, — Макрон открыл дверь. — Пройдемся лучше по саду, там любителей подслушивать видно издалека.

Они остановились под молодыми соснами, и Макрон, недоверчиво оглянувшись по сторонам, обратился к Тиберию:

— Я солдат и привык говорить без долгих вступлений. Калигула болен, очень болен. Никто не говорит этого вслух, но, кажется, он может умереть. Ты его приемный сын и, кроме того, любимый внук усопшего императора. Нет сомнений в том, что преемником станешь ты. Но есть еще Друзилла. Возможно, ты не знаешь, хотя Калигула не делает из этого тайны: он назначил ее единственной наследницей. Поэтому может случиться, что преторианцы провозгласят императором ее мужа, Эмилия Лепида. Даже если Друзилла заплатит каждому солдату по двести, а центурионам по тысяче сестерциев, она не станет намного беднее, пусть Калигула и промотал половину семейного состояния. Но Друзилла — женщина, поэтому твои права имеют преимущество. Что ты думаешь об этом?

— Я не хочу быть императором, — тихо ответил Тиберий, глядя в сторону.

— Ты забываешь о своих обязанностях! — строго сказал Макрон. — Существует долг, и его приходится выполнять независимо от желания. Твое преемство во всяком случае имеет прочную основу, а наследование трона мужем Друзиллы может развязать гражданскую войну, поскольку у Лепида много врагов. Я предлагаю тебе свою помощь, Тиберий Цезарь. Император до сих пор не назначил нового префекта преторианцев. Я был бы рад занять свою прежнюю должность и вместе с преторианцами выступить на твою защиту. Ни один солдат не поднимет меч за женщину, запятнавшую свою честь кровосмешением.

— Если только мешочек сестерций не вдохновит их на это.

Макрон горько усмехнулся.

— Ты прав, Тиберий. Как раз это я и хотел бы предотвратить.

Юноша подозвал одну из своих собак и любовно потрепал ее по шее.

— Войны я не хочу, но заявлю о своих претензиях на трон только у носилок с бездыханным телом Калигулы. Тогда я охотно приму твою помощь как префекта преторианцев, Макрон.

— Хорошо. Скоро все станет ясно.

Тиберий посмотрел вслед своему гостю, покидающему его сад.

— Почему я не родился сыном пекаря или столяра? — прошептал он в ухо своей собаки, и она посмотрела на него с такой любовью и пониманием, будто догадалась о смысле сказанных слов.

Книготорговец Корнелий Цельсий снова смог заключить в объятия своего сына.

— Ты возмужал и стал серьезнее, — заметил он.

— К тому же я кое-что пережил, но об этом мы поговорим позже.

— Могу себе представить, — сказала Валерия. — Ты сделал несчастными немало девушек.

Сабин усмехнулся.

— Почему несчастными? Как правило, я делаю их счастливыми. Нет, на этот раз все было по-другому, но пока мне тяжело об этом говорить. — Он повернулся к отцу. — Как идут дела? Как поживают наши поэты? Ты не открыл новые таланты?

— Поэты, к сожалению, не растут, как яблоки на деревьях, так, чтобы их можно было стряхивать. Сенека сейчас не очень прилежно работает. Говорят, у него роман с Ливиллой, средней сестрой императора. Впрочем, люди много болтают.

— Слухи редко рождаются на пустом месте.

— Может быть, но меня интересует Сенека как поэт, а не как любовник.

— Иногда одно порождает другое.

Цельсий засмеялся.

— Снова твоя любимая тема? Думаю, Сенека в этом не нуждается. От него всегда можно ожидать новых идей и открытий.

— Кассий Херея не спрашивал обо мне?

— Однажды он заходил к нам. Херея — ярый сторонник нашего нового императора, на которого молится весь Рим, считая его подарком богов, но об этом ты еще услышишь.

— В Эпидавре политикой интересуются мало. Там на первом месте другие заботы.

— Твой друг Херея расскажет тебе новости. Думаю, вы скоро встретитесь.

Сабин услышал в словах отца робкий вопрос, не оставил ли он свои планы стать солдатом. Но сейчас юноша не был в состоянии обсуждать это.

— Никакой спешки нет. Я бы хотел сначала снова ощутить вкус жизни в Риме. У тебя есть для меня работа?

Цельсий вздохнул с облегчением.

— И сколько! Я хотел уже нанимать еще одного переписчика. Давно пора просмотреть наши книги и составить их опись.

— Будет сделано! — засмеялся Сабин, — он был рад любой работе, чтобы отвлечься от грустных мыслей.

На седьмые сутки болезни император провел спокойную ночь, и к утру лихорадка отступила. То, что он победил болезнь, Калигулу не удивляло, ведь в снах ему не раз являлся Юпитер, который дал понять, что Гай Цезарь и он представляют единое целое в образе двух существ — Юпитера на Олимпе и императора на земле.

— То, что ты делаешь на земле, созвучно моим планам и намерениям, — объяснил грозный бог.

Калигула поднял глаза к потолку. Там, наверху, появлялся величественный лик отца богов и вел с ним долгие разговоры.

Болезнь очистила императора и превратила в бога; то, о чем он раньше только догадывался, теперь не вызывало сомнений. Осознание безграничных возможностей наполняло его душу. Он мог возвысить или унизить, он держал в своих руках чужую жизнь и смерть, мог наградить или покарать. Человек, рожденный повелителем или избранный народом, должен был подчиняться определенным законам, но двойник Юпитера, посланный на землю, должен был, будучи императором, вести себя как бог. Его решения не поддавались объяснению и стояли выше человеческой оценки. Он мог быть таким же капризным и своевольным, какими всегда были обитатели Олимпа.