Александр Дроздов - Первопрестольная: далёкая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1

— Коня! — крикнул он. — Филатка, ты поедешь со мной… И подбери ещё человек пять вершников поудалее. Живо!..

И запылила осенняя, солнечная дорога под бешеным скоком коней.

Не миновали они и Лосиного острова, как вдали, среди полей завидели они пёстрый поезд княгини, медлительно тянувшийся в золотые дали. Придержали уже покрывшихся потом коней и медленно поехали следом. Князь Андрей был весь глаза. И в глазах этих не было ничего, кроме тяжёлой колымаги, катившейся вдали по солнечной дороге.

Около полден поезд княгини остановился отдохнуть на опушке золотого леса. Остановился и князь Андрей со своими вершниками. А поехала опять колымага, поехали следом и они. Страшная минута приближалась. Андрей, покорно свесив голову и покусывая черешок золотого липового листа, который поймал он на лету, всё гадал, что сейчас будет.

— Княже, — услыхал он вдруг голос Филатки, лихого псаря. — Что-то у наших там словно не так.

Князь Андрей вздрогнул. Из золотого леса на колымагу бросились толпой какие-то люди, и началась свалка.

— За мной! — коротко бросил князь Андрей.

Кони полетели.

Подскакав к пёстрой толпе, князь Андрей увидел: Стеша, бледная, с горящими глазами, стояла перед другом его, Васильем, а тот, повесив голову, слушал её. Князь Андрей разом слетел с седла и повелительным жестом приказал всем отойти прочь. Оборванцы с Митькой во главе сразу исчезли в золотом лесу. Ненила, вся серая, творила дрожащими губами молитву. Вершники сгрудились за колымагой.

— Князь Василий… — хриплым голосом с усилием выговорил, наконец, князь Андрей. — Ты был мне не другом… а братом… Я и теперь хотел бы говорить с тобой по-старому… Понимаю: не вольны мы… в сердце своём… Говори…

— О чём же говорить?.. — повесив голову, отвечал уныло князь Василий. — Княгиня уже порешила всё.

— Тогда ты говори, Стеша, — сказал князь Андрей.

— Что же лишние-то слова терять, когда и так… сил нету?.. — едва выговорила Стеша и низко опустила свою прелестную голову в нарядной кике. — Я не скрывала от тебя, Андрей, никогда и ничего… Я не переступила закон. Князь вздумал силой разбить те цепи, в которых мы… мучаемся, но я вот только что сказала ему, что нет на земле силы, которая могла бы развязать то, что связано Богом.

— При чём тут Бог? Выдумки людские всё это! — в отчаянии воскликнул князь Василий.

Стеша посмотрела на него взглядом, полным испуга, нежности и тоски: ах, как чуяла она боль его!

— Не знаю… — сказала она. — Знаю только одно: чрез грех я не переступлю. Только одно средство есть развязать всех… — трясущимися губами прибавила она, — и своей душеньке покой дать. Андрей, родимый… — бросилась она вдруг в ноги мужу. — Отпусти ты меня в монастырь! Нет моих сил томиться так дольше. Всё одно не жена я тебе, а мучительница. Отпусти!.. И ты будешь опять свободен, найдёшь пару себе и… Андрей, Христом Богом молю: отпусти душу на покаяние!

И расшитой кикой своей она коснулась его пыльного сафьянного сапога. Князь Василий с тёмным как туча лицом стоял тут же и не подымал глаз: жар-птица счастья опять вырвалась из рук и готовилась улететь навсегда. Да уж и улетела…

— Ну, коли так… — вздохнул он и вдруг, сделав усилие, низко поклонился обоим: — Простите меня оба Христа ради…

Сдерживая слёзы, он решительными шагами подошёл к своему коню и вскочил в седло. Ещё несколько мгновений — и вдали тихо рассеялось облачко золотой пыли. Поезд Стеши медлительно пополз к обители святого Сергия: она хотела помолиться там перед последним шагом из жизни за стены монастырские. Страшная рожа Митьки осторожно выглядывала из кустов…

Москва взволновалась: великий князь Иван Молодой захворал. В ногах у него была такая ломота, что больной просто места себе не находил. Болезнь эта у москвитян называлась камчугом. В палаты великого князя то и дело приходили всякие бабки и ведуны с травами, зелиями и заговорами, но больному лучше не было. И вдруг кто-то надоумил позвать лекаря мистра Леона, жидовина, который недавно прибыл в Москву из страны италийской.

Мистр Леон быстро завоевал в Москве если не симпатии — это для жида некрещёного, который, собака, Христа распял, было совершенно невозможно, — то некоторое любопытство москвитян. Говорил он на какой-то дьявольской смеси всех языков вместе, не исключая и русского: сказывал, что родом он был будто из Галичины. Тарабарщина эта была, однако, всем понятна потому, что сопровождалась она такой игрой выразительного лица и всего этого худого и нескладного тела, что никакого языка жидовину, в сущности, было и не нужно. Мистр Леон был, по-видимому, голоден и потому с величайшим одушевлением брался за всякое дело: «Ну, оборвут в крайнем случае пейсы — важное дело, пхэ! Не в первый раз». Его чрезвычайно уверенные рассказы о схождении звёзд и планид заставляли москвитян развешивать уши: значит, вот превзошёл человек!

— Великий князь? Боль в ногах? — воскликнул мистр Леон. — Так чего же вы себе молчите? Да чрез три дня он у меня плясать будет! Пхэ…

— Смотри, Леон, — предостерёг его дьяк Фёдор Курицын. — Великий государь у нас в этих делах строгонек: чуть не потрафишь — он тебе Италию твою отсюда, из Кремля, покажет…

— Ай, и что это только за народ смешной! — подымал к небу длинные руки мистр Леон. — Так я же ж толком говорю вам: не вылечу — голова долой. Довольно с вас того?

— Пожалуй, хватит, — усмехнулся в бороду дьяк. — Погодь, я доложу вот великому государю.

И в тот же день он обсказал всё Ивану.

— Жидовин, говоришь? — поморщился тот.

— Жидовин, великий государь.

— Погано дело… — сказал Иван. — Ну, да тут разбирать уж не будешь: великий князь котору ночь уж не спит. Ты только Леону этому твоему скажи: чуть что не так, сичас же вслед за Антоном к чертям отправлю [94] Вслед за Антоном к чертям отправлю — история жизни и трагической смерти «Антона-дохтура», «врача-немчина», казнённого по наговору в годы правления Ивана III, красочно описана в романе И. И. Лажечникова «Басурман» (1838) . Прим. сост. .

— Я уж упреждал его. Говорит: голову в заклад даю.

— Ну, ладно, коли так… Вот ужо с сыном поговорю.

Иван Молодой очень лиховался: как ноги ни положи, нет вот и нет им спокою. Елена холодно держалась в стороне. Князь Василий после попытки похитить Стешу — об этом на Москве уже заговорили — уехал в свои вотчины, и Елена мучилась нестерпимо и его отсутствием, и тем, что он ту, другую, больше любит. Но Елена была не из тех, кто опускает крылья: в вынужденном безделье палат великокняжеских она неустанно ткала пёструю паутину своих горячих фантазий. Во всяком случае, Стеша с её дороги уже устранена совсем. Нет, своего она добьется!