Александр Дроздов - Первопрестольная: далёкая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1

Фиоравенти гремел в темноту своими пушками: «Раз… раз… раз…» И всё взволнованней, всё радостнее становилась ночь. Вот широко раскинулись двери Успенского собора, целый поток света вырвался оттуда в вешний мрак, полный мигания робких свечечек, и под стройное, торжественное пение блистающей рекой выплыл в ночь крестный ход.

«Христос воскресе из мертвых, — одушевлённо пели голоса, точно по лествице какой незримой в небо подымаясь. — Смертью на смерть наступи и гробным живот дарова… Христос воскресе из мертвых…»

С высокой зубчатой стены Вассиан видел, как такие же огневые, торжествующие реки выплыли и из других церквей Москвы и залили светом и песнопениями вешнюю ночь, и точно всё выше поднимались души над чёрной, в огнях, землёй. «Раз… — сотрясал всё Фиоравенти с Тайницкой стрельницы. — Раз… Раз…»

И люди обращались одни к другим с немножко неловкой, растроганной улыбкой:

— Христос воскресе…

— Воистину воскресе…

«Христос воскресе из мертвых… — под потрясающий гуд колоколов и грохот пушек, поднимаясь по лествице незримой, гремели голоса. — Смертью насмерть наступи и гробным живот дарова…»

— Ну, вот и Светлого праздничка дождались. Да никак это ты, Матвеевна? Христос воскресе.

— Воистину воскресе, касатик.

— Христос воскресе, боярышня, — обратился Митька Красные Очи к Маше Ряполовской, постаревшей, исхудавшей, похожей на черничку.

— Воистину воскресе… — мягко отвечала Маша и, поцеловавшись с Митькой, дала ему красное яичко и монету.

«Раз… Раз… — гремел Аристотелев гуд колоколов. — Раз… Раз… Раз…»

И вдруг Вассиан, злой, желчный Вассиан с удивлением почувствовал, как по постаревшему лицу его, теряясь в уже седеющей бороде, текут невольные слёзы ясного и глубокого восторга! Он был умилен до дна, сам не зная чем. «Жизнь зла, жизнь нелепа, не нужна — так, но почему же, Господи, иногда она так во всей нелепости своей волшебно-прекрасна и тепла?!»

«Христос воскресе из мертвых… — всё нарастая, всё поднимаясь ввысь, гремели среди белокаменных стен и прекрасных стрельниц ночные хоры. — Смертью на смерть наступи и гробным живот дарова…»

По чёрной, в тёплых отблесках огней земле стоял уже радостный, праздничный говор и смех. Москвичи с удовольствием, с гордостью слушали и грохот пушек над рекой, и мощный гуд колоколов, и то удаляющееся, то опять нарастающее пение светлых, блистающих хоров.

— Ах, и гожи колокола на Москве! — говорили москвитяне, задирая головы в звёздное небо. — Слышь, вон энтот-то, у Ивана под Колоколы, слышь, как чисто поёт? Точно вот серебряный, право.

— Это наш, новгородский, — тихо сказал кто-то из темноты. — Вечевик.

— A-а. Так это, может, серебра в него много положено — вы ведь раньше-то богатеи были…

— Не ведаю. Он старый: сколько веков, может, в Новгороде-то у нас на вече висел.

И в голосе ссыльного новгородца что-то дрогнуло.

Уже смешавшийся с толпой, Вассиан потупился: ему стало жаль старого колокола. В судьбе его он веще почувствовал свою тяжёлую судьбину: он в своё время был осуждён как еретик, заключён в Волоколамский монастырь и там страшно мучим монахами.

А ссыльный новгородец так задумался, что словно забыл, где он и находится. Он знал, что старая сказка о Господине Великом Новгороде уже кончена навеки, но он чувствовал — и это захватывало его русское сердце, — что вот тут, среди этих белых стен и красносмотрительных стрельниц, начинается сказка новая, прекрасная сказка о Руси Великой, Единой и Неделимой…

В Смутных временах московских и в его фигурах часто ищем мы соответствия с нашими временами.

Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, освободитель Москвы, — одна из основных фигур победы над Смутой. Но фигура недостаточно ясная. Мы знаем, как он с Мининым, с нижегородским ополчением освободил Москву. Но мы мало знаем, как создавалась, складывалась натура князя Дмитрия Михайловича в самом мареве Смуты.

А именно в том, как складывались русские души в Смуте, можно, пожалуй, искать соответствия с нашими временами. Забелин [129] Забелин Иван Егорович (1820–1909) — историк, археолог, писатель, коллекционер, товарищ председателя (и фактический руководитель) Исторического музея, почётный член Академии наук. Автор множества трактатов, в том числе книг «Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетии», «История русской жизни с древнейших времен», «История города Москвы» и др. И. С. Лукаш имеет в виду исследование И. Е. Забелина «Минин и Пожарский. Прямые и кривые в Смутное время», опубликованное в «Русском Архиве» (1872, № 2–5) . Прим. сост. определяет людей в Смуте кратко: прямые и кривые.

Как мы все, почти поголовно вся Россия, повинны в духовном попустительстве и в увлечении «мартовской прелестью», переворотом 1917 года, так поголовно повинна вся Московская Русь в «прелести Дмитриевой», в признании царём Лжедмитрия. Тогда не прельстился один только не любимый современниками и оболганный историками князь Василий Шуйский. Именно князь Василий начал выпрямлять русские души в Смуте, кривых превращать в прямых, и, можно сказать, не будь Шуйского, не создалось бы и Пожарского.

Вся жизнь князя Пожарского прошла в Смутные времена. Ко времени второго московского ополчения князю Дмитрию было уже под сорок.

Он был, по дельному исследованию Корсаковой, сыном князя Михайлы Пожарского, по прозвищу Глухого, и Марии Беклемишевой, позже инокини Евдокии. Опала Ивана Грозного подсекла его род. Деда Пожарского за то сослали в Казань вскоре же после её взятия. Князья Пожарские так и остались там «нанизу». Захудали.

Князь Дмитрий родился в лесной вотчине Пожарских, в деревеньке Три Дворища, на реке Лухе. Ещё отроком, в 1587 году, князь отказал родовую деревеньку в Суздальский Ефимов монастырь.

В 1598 году, через десять лет, молодой князь Дмитрий — князюшко захудалый, ветром подбитый — пришёл искать доли и счастья к Московскому Двору. У Двора он стал стряпчим.

Тогда-то он был и на Соборе всея Русской земли, избравшем на царство Московское царя Бориса Фёдоровича.

Князь Пожарский стал ближним боярином Бориса. Правда, в первый же год, не из-за князя, как кажется, а из каких-то теремных, бабьих дел его матери, царь Борис отдалил было от себя молодого князя, но с 1602 года князь Дмитрий и его мать приближены к Борисову верху снова.

Мать князя Пожарского стала верховой боярыней несчастнейшей из царевен, царевны Ксении Борисовны. А князь Дмитрий пожалован в стольники.

Деревенский захудалый князь, отчасти напоминающий сельских английских джентльменов времён Кромвеля, начал свою скромную службу при царе Борисе. Князь сам вспоминает о Борисовых временах, что тогда к нему «милость царская воссияла…»