Морис Монтегю - Король без трона

Достигнув аванпостов французской армии, он назвал себя и прошел в лагерь.

Жером Кантекор де ла Коррез не был простым солдатом. В двадцать семь лет у него было уже бурное прошлое, полное всевозможных, иногда весьма сомнительных приключений.

Его отец держал гостиницу на пустынной дороге Ма-Шевалье, стоявшую на опушке Кюбесского леса. Шесть месяцев в году она была занесена снегом; она имела очень дурную репутацию, которой вполне соответствовало ее название «Приют повешенного», данное в память прежнего владельца, окончившего жизнь самоубийством. Путешественники здесь были редки, даже в лучшее время года, зато нужда была тут постоянной гостьей.

В пятнадцать лет Жерому надоела нищета. Его тянуло вон из родительского дома и хотелось повидать свет. В одно прекрасное утро он, даже не попрощавшись ни с кем, исчез из дома, бросив отца и мать, братьев и сестер. Правду сказать, если он оставлял многого желать, то и другие члены семьи были немногим лучше.

Отец Кантекора был человек грубый и, когда не было хлеба, кормил семью тумаками. При таких условиях семейная жизнь была не из отрадных; дети были угрюмы, жена болезненна. Она прожила недолго, умерла молодой.

Жером вышел из дома с палкой в руках, с парой деревянных башмаков за плечами и без гроша в кармане. Какой-то прохожий дорогой обратился к нему с вопросом:

— Куда идешь, мальчуган?

— В Париж! — гордо ответил тот не задумавшись.

Это было в начале 1793 года. Париж танцевал в это время карманьолу, и любителям ловить рыбу в мутной воде было полное раздолье.

В продолжение долгого пути мальчик жил воровством. По прибытии в Париж ему посчастливилось приютиться у одного булочника, большого патриота и филантропа, с увлечением посещавшего парижские клубы, чтобы слушать политических ораторов. Он взял с собой и маленького Кантекора, и тот скоро вошел во вкус этих посещений. Таким образом он присутствовал неотлучно при всех событиях этого кровавого года. Он увлекался красноречием ораторов до полного восторга, а когда подрос, то и сам принял деятельное участие в событиях. Перед ним прошли жирондисты, любимцы Бриссо, Верньо, Дантон и Робеспьер; он ревел от горя, видя смерть Марата; сопровождал до ступеней эшафота Шарлотту Корде, рукоплескал палачу, срубившему ее голову. Он видел казнь Марии-Антуанетты, госпожи Дюбарри, Полины Роланд и присутствовал не только как свидетель, но и как сообщник всех этих кровавых расправ. В обществе санкюлотов он научился пить.

Булочник, покровительствовавший ему, был выбран президентом одной партии и взял его к себе секретарем, для чего Кантекор изучил незнакомую ему до тех пор грамоту. С этих пор он считал свою будущность упроченной.

Скоро он выказал особую способность выслеживать людей, и все время, пока продолжался террор, он, несмотря на свою молодость, был усердным поставщиком гильотины.

Затем он на время скрылся из вида и появился снова на сцену уже бригадиром 1-го гусарского полка. Ему было тогда двадцать два года, и ему очень шел красный доломан и длинные усы. Скоро он присоединился к клике — к обществу всех отбросов, худших людей этого гусарского полка.

В 1804 году Кантекор находился в числе тех двухсот кавалеристов под командой Орденера, которым удалось дерзкой выходкой похитить герцога Энгиенского из замка Эттенгейм в Баденском герцогстве, в трех верстах от Рейна, и отвезти его пленником в Париж, где он погиб в Венсенской башне.

После этого сомнительного подвига, заставившего пожалеть о себе самых ярых приверженцев империи, Кантекор, получивший галуны квартирмейстера, сопровождал в следующем году Наполеона в Австрийской кампании. Она окончилась для императора победой при Аустерлице, а для Кантекора — счастливым поворотом судьбы.

И вот вечером этого знаменательного дня в лагере, когда его товарищи спали, растянувшись на соломе, он при свете костра рассмотрел подробные бумаги графа де Тэ, которые случай предоставил в его руки.

Все они имели форму писем и носили штемпель Англии, этого постоянного убежища врагов Франции. Ни одно из этих писем не было подписано, но было очевидно, что речь шла о готовившемся заговоре. Это доказывали имена Ривьера, Полиньяка, этих последователей Кадудаля, помилованного императором и содержавшегося в Венсене, Бруслара — этого неуловимого шуана, смеявшегося над агентами Фуше и над жандармами Савари, открыто поставившего целью своей жизни смерть «тирана» и «людоеда» Бонапарта; все это, несомненно, указывало на существование тайного заговора против новорожденной империи.

Кантекор не мог скрыть свою радость. Мечта, которую он втайне лелеял долгие годы, близилась к осуществлению.

Прошло с этого дня два месяца, и он добился в Париже приема у министра юстиции; двери Фуше открылись перед ним, когда он предъявил все свои важные бумаги и объяснил их значение. Министр полиции спросил, что он желает получить в награду. Тогда Кантекор, не задумавшись ни на одно мгновение, без запинки ответил:

— Место в полиции, мой отпуск кончился. Я хочу быть полезным и знаю, что могу им быть.

Фуше улыбнулся: хитрый и смелый плут понравился ему. Он немедленно зачислил Кантекора в отряд особых шпионов, и ему не пришлось раскаяться в этом, по крайней мере сначала.

Жером Кантекор сделался политическим агентом, что он, справедливо или нет, считал своим призванием. Его дебют был удачен; в то же лето он нашел случай зарекомендовать себя, и вот каким образом.

Только что утвердившись в своих новых обязанностях, он первым долгом позаботился разыскать самолично тех лиц, имена которых он нашел в письмах Армана де Тэ, окончившего свою жизнь при его неблагосклонном участии.

Ривьер и Полиньяк содержались в венсенской тюрьме. Преследуя Бруслара, он потерял напрасно время и труды, безуспешно разыскивая следы того, кого прозвали «Неуловимым», — ни малейшего указания, никакого следа он не нашел.

Ему больше посчастливилось относительно д’Иммармона и Прюнже д’Отрем; он узнал, что единственные дворяне во Франции, носившие эти имена, жили оба в замке Депли, близ Компьена. Эти оба эмигранта, казалось, примирились с событиями дня и жили спокойно, вдали от политических течений, занимаясь единственно своим имением. Обоим им едва было по двадцати пяти лет. Граф Жан де Прюнже выказывал большую привязанность к своей кузине Изабелле д’Иммармон, отвечавшей ему взаимной нежностью. Если они имели какие-нибудь замыслы, то скрывали их очень искусно: в их тихой деревенской жизни ничто не возбуждало подозрений. Во всяком случае, их местопребывание было теперь известно.

Кантекор, еще малоопытный в делах политики, не брал в расчет женщин; из всех поименованных в письмах лиц для него оставался теперь загадкой молодой король (какой — бог его знает!), о котором писали, что он без ума влюблен в Полину Боргезе. Найти след было нетрудно: он вел в Рим.