Хаджи-Мурат Мугуев - Буйный Терек. Книга 1

За дверью стихло. Присутствующие в приемной замерли, прислушиваясь к громовым раскатам разъяренного ермоловского голоса.

— Ва… ваше высокопревосходительство… не погубите, виноват, грешен, явите отеческую милость, — трясясь и хватая руку Ермолова, лепетал Чекалов.

— Прочь! — рявкнул Ермолов, вырывая руку, которую пытался облобызать Чекалов. — Снисходя лишь к просьбе почтенного Отто Карловича, не отдаю под суд… позорить не хочу русское имя… — Он подошел к Чекалову. — В два дни сдать дела преемнику и вон отсюда… чтобы через неделю вашего поганого духа не было в здешнем краю!

— Благодарю… бога стану молить за ваше высокопревосходительство, — бормотал Чекалов, униженно кланяясь и отступая назад. Его глаза принимали осмысленный блеск, лицо, еще искаженное страхом, просветлело. — И явите еще одну божескую милость, — униженно сказал он, — разрешите остаться на месяц в городе для приведения в порядок личных дел…

— Сегодня какой день? — не отвечая ему, спросил Вельяминова Ермолов.

— Четверг, Алексей Петрович.

— Ежели к пятнице той недели не исчезнете из Тифлиса, прикажу казакам гнать плетьми пешком до Мцхеты. Понял, сударь?

— Так точно! Через неделю уеду, — поспешно ответил Чекалов.

— На ваше место временно назначен коллежский советник Павлов. Сегодня же начните сдавать ему дела, — сухо сказал Ховен.

— Слушаюсь… Мне можно идти?

— Идите! — разрешил Вельяминов, видя, как Ермолов одними губами очень выразительно и нецензурно высказался по адресу Чекалова.

Статский советник исчез в дверях.

— И с такой дрянью мы начинаем управление всем этим обширным краем! — покачал головой Вельяминов.

— Прикажете позвать полицеймейстера Булгакова и приставов? — осведомился губернатор.

— Ну их к… Я устал от всей этой дряни. Выгоните их со службы с опорочивающим аттестатом и давайте перейдем к более серьезным делам. Мне пишут, что персияны зашевелились по всей границе, а сардар эриванский Гассан-хан похвалялся, что скоро прибудет в Тифлис, — сказал Ермолов.

— Обычное восточное хвастовство! — махнул рукой губернатор.

— Не совсем! И лазутчики, и армяне доносят о том, что на границе неспокойно. Введите капитана Сергеева, присланного из Тавриза князем, — обратился Ермолов к адъютанту.

Гонец Меншикова привез неважные вести. Хотя посольству и было наконец дано разрешение прибыть на аудиенцию к шаху в Султаниэ, но по тому, как держали себя и Аббас-Мирза, и персидские сановники, и приданная нашему посольству обслуживающая их персидская свита, было видно, что авторитет царского посла падает с каждым часом.

— «Мы напоминаем собою пленников, а не посольство могущественной страны, — писал Ермолову Меншиков. — Вокруг нашего дома стража. Куда бы мы ни хотели пойти, нас обязательно провожают шпионы, даже и не пытающиеся скрыть своего ремесла. Ни с кем не общаемся, всем людям любого сословия запрещено сноситься с нами, а между тем англичане ходят здесь, как хозяева, и мы через них иногда добиваемся того или иного удобства жизни…»

Вельяминов читал вслух письмо Меншикова. По лицу Ермолова прошла мрачная улыбка:

— Понял, ваше сиятельство… И до тебя наконец дошло, сколь подлы и двулики суть персидские господа.

— «Уведомляю вас, Алексей Петрович, что, по моему глубокому убеждению, война с Ираном неминуема. Ни сам шах, ни тем более его сын Аббас-Мирза и не помышляют о мире. К границам нашего Закавказья идут все новые и новые персидские войска, среди них и части, сформированные в Испагани и Ширазе. Есть пехота, конница и артиллерия, коей персов щедро снабдили подлецы-англичане. На моем пути из Тавриза до Султаниэ я сам насчитал идущих к нашим границам войск не менее 20 000».

— Убедился, а ведь когда я говорил и писал и ему, и царю, и Нессельроду, то меня называли сомутителем добрых отношений и создателем войны… Поглядим, что теперь скажут в Петербурге…

Письмо Меншикова заканчивалось слезной просьбой к Ермолову быть настороже и остерегаться персидских провокаций.

— «Остановите постройку Миракской крепости, черт с нею и с этим клочком пустой и ненужной нам земли. Уступите ее им, отведите оттоль войско и тем самым закройте рот подлецу Аббасу, вседневно вопящему о том, что вы покушаетесь на исконные персидские земли».

— Много ты понимаешь, дурак! — пренебрежительно и без всякого уважения к царскому послу сказал Ермолов. — Отведи войско и тем покажи иранцам, что испугался их… Да ведь этого только и надо Аббасу, ведь тогда он и туркам и своим персам скажет: «Видите, русские испугались… ушли обратно. Вот как надо держать себя с ними». Да ведь это же и есть его победа над нами. Как ты думаешь, Алексей Александрович? — обратился он к Вельяминову.

— Думаю, что Меншиков прав! Сколь ни неприятен нам отвод войск из Мирака, но, выполняя волю государя, вывести их следует немедля.

— И тем дать этому мошеннику Аббасу праздновать верх над нами? — запальчиво перебил его Ермолов.

— Невелика победа! Укрепление Мирака не стоит костей одного русского солдата, да и надолго ли? Спустя время, при нужде, мы легко возьмем его обратно, а сейчас черта ли в нем, Алексей Петрович?

— Так ты думаешь выводить войска? — медленно, в раздумье произнес Ермолов.

— Считаю — необходимо, Алексей Петрович! — твердо ответил Вельяминов.

— Ну что ж, пиши приказ полковнику Севарсамидзе. Пусть разрушит то, что успели сделать саперы, сроет стены и выводит батальоны к Безовдальскому отряду.

Спустя несколько дней губернатор доложил Ермолову о том, что на место статского советника Чекалова, ушедшего по болезни в отставку, назначен коллежский советник Павлов.

— А где сам лихоимец? — поинтересовался Ермолов.

— Выехал вчера во Владикавказ для дальнейшего следования в Петербург. Приходил прощаться, слезно каялся, просил забыть о его грехах и просил передать вашему высокопревосходительству это письмо, — фон Ховен вынул из кармана конверт.

— Что еще сочинил этот негодяй? Прочтите, пожалуйста, Отто Карлович, я забыл свои окуляры, — сказал генерал.

— «Ваше высокопревосходительство, отец и благодетель! Понимая, сколь разгневаны вы наветами моих врагов, изветами и клеветой, ожесточивших ваше благородное, но доверчивое сердце, я, не имея злобы противу вас и призывая божье благословление на вашу высокую особу, уезжая отсель в Россию, почитаю своим долгом сказать, как на духу. Неповинен я в злодеяниях и гнусно-корыстных проступках, кои возложили на меня враги. Чист я перед господом и перед моим государем. Приехал я в сей край два года и месяц назад бедным и не имущим никакого состояния человеком, таковым же и возвращаюсь назад. Все, что я скопил в Грузии, отказывая себе во многом, это суть 4500 рублей серебром, сумма, как изволите видеть, небольшая и добытая мною жалованьем и наградными от государства. Ни одной копейки, окромя указанного, я не имел и не имею. Да простит господь-бог ваше высокопревосходительство за оскорбление честного человека.