Рихард Дюбель - Наследница Кодекса Люцифера

Внезапно между Вацлавом и Йоханнесом оказался брат Бонифац. Он сжимал пистолет своего первого противника и целился.

– Да сжалится над тобой Господь! – крикнул он.

Оба выстрела прогремели одновременно. Вацлав почувствовал, как мимо него пролетело что-то, похожее на разозленного шершня. Йоханнес неподвижно стоял и пристально смотрел на свою руку, сжимавшую дымящиеся обломки пистолета. Он разжал кулак, но древесина рукояти раздробилась, и щепки вонзились ему в ладонь, когда пуля Бонифаца попала в оружие. Щепки так глубоко вошли в плоть, что не упали даже тогда, когда он потряс рукой. Брат Бонифац, тяжело дыша, попытался зарядить пистолет, понял, что у него нет ни пороха, ни пуль, и просто швырнул его в атамана разбойников. Пистолет, вращаясь, пролетел мимо него и упал за окном.

– Я – Каменный Йоханнес! – услышал Вацлав безумный шепот сумасшедшего, и снова, уже громче, с оттенком триумфа: – Я – КАМЕННЫЙ ЙОХАННЕС!

В облаке дыма показался Мельхиор, стоящий с вытянутой рукой. Он сжимал один из пистолетов, и дуло было направлено на Йоханнеса. Мельхиор, не мигая, нажал на спуск.

Йоханнес, дико захохотав, упал спиной вперед. Пуля отколола кусок камня в центральной колонне окна, перед которой только что находилось тело Йоханнеса. Мельхиор выругался.

Вацлав бросился к окну. Неужели Йоханнес снова останется цел и невредим? Дьявол…

…дьявол на сей раз отказал в своей поддержке Каменному Йоханнесу.

Йоханнес лежал под окном на куче камней. Если бы, вывалившись наружу спиной вперед, он приземлился на ноги, то, возможно, сумел бы обмануть судьбу. Но он упал на спину, прямо на край каменной глыбы, и сломал поясницу. Тело его под немыслимым углом свешивалось с края кучи. Рубашка впереди окрасилась кровью, там, где сломанные ребра пронзили кожу. Рот беспомощно открывался и закрывался, глаза моргали. Вацлав внимательно посмотрел на него сверху вниз. Мельхиор появился рядом с Вацлавом и прицелился в упавшего из пистолета. Вацлав нажал на дуло, опустив его.

Глаза Йоханнеса беспокойно бегали. Его конечности судорожно вздрагивали. Пена шла у него изо рта, но на этот раз она была красной от крови и сбегала вниз по обеим щекам. Судорога прошла по всему разбитому телу.

– Боже, прости его, ибо не ведал он, что творил, – произнес Вацлав и перекрестился.

Голова Йоханнеса скатилась набок. Из трапезной за спиной Вацлава раздался чей-то крик:

– Я сдаюсь, черт побери, я сдаюсь! Пощады! Пощады!

Вацлав и Мельхиор переглянулись.

– Какой толк от твоей одиннадцатой заповеди, если мне приходится постоянно тебя выручать? – спросил Мельхиор. – Я уже начинаю верить, что вы действительно просто все придумали.

– Спасибо, – сказал Вацлав и обнял его.

Мельхиор похлопал его по плечу и отпустил. Пистолет все еще оставался у него в руке. Он положил его на подоконник, и тут Вацлав увидел, как у него задрожали руки, и ему пришлось приложить усилие, чтобы разжать пальцы и выпустить оружие. В его глазах появилось дикое выражение, когда он окинул взглядом трапезную и заметил безжизненные тела людей Йоханнеса. Бледный свет, идущий снаружи, отражался в темных лужах, в которых лежали трупы. Оставшиеся в живых зажимали руками раны или сидели, опустив головы, под подозрительными взглядами растрепанных монахов. Мельхиор снова посмотрел на свои руки, черные от дыма мушкетных выстрелов. Они дрожали все сильнее.

– Я же их просто… – пробормотал он. – Я же их просто взял на прицел и…

Вацлав схватил Мельхиора за подбородок и поднял его лицо. Глаза юноши закатились. Вацлав ничего не сказал. Нечего говорить, когда стоишь рядом с человеком, который медленно осознает, что он убийца. Мельхиор сделал это, чтобы спасти своих друзей. Но величие его поступка блекло перед фактом, что он отобрал, уничтожил чьи-то жизни. Именно такие люди, как он, которые начинали дрожать под грузом этой ответственности, только и могли перестать убивать. Остальные же продолжали. Остальные – такие, как те, кто собрался вокруг Каменного Йоханнеса. Мельхиор сглотнул. Вацлав улыбнулся. Грудь Мельхиора поднялась в судорожном вдохе: он пытался вернуть себе самообладание.

– Папа нашел бы другой путь, – прошептал он.

– Ты – не твой отец, – возразил Вацлав. – Ты – это ты. Ты нашел свой путь, и ты спас нас всех. Господь послал тебя.

– Око за око, да? – фыркнул Мельхиор. – А как же насчет другой щеки?

На этот вопрос существовало множество ответов, а значит, не было ни одного. Вацлав промолчал. Через некоторое время Мельхиор покачал головой.

– Я не думаю, что меня послал Господь. На самом деле я здесь ради дьявола. Нам нужны быстрые лошади, Вацлав. Самого худшего ты еще не знаешь.

Сначала у Андрея создалось впечатление, что они неожиданно оказались в семинарии, руководитель которой, мужчина в убогой сутане священника, вел занятие с учениками, совсем еще детьми. Затем он понял, что они с Киприаном, если уж на то пошло, тоже являются здесь детьми, и все встало на свои места: мужчина в сутане был великаном. Невольно перед мысленным взором Андрея появился образ истлевшего скелета брата Буки в его одинокой могиле в лесах под Эгером, но это был не тот случай. Этот мужчина не был ни настолько могуч, ни настолько крепко сложен, как бывший Хранитель, и черты лица у него были мелкими, а не походили на россыпь тяжелых гранитных скал, как у брата Буки.

Здесь находился и Вильгельм Славата, рейхсканцлер. Когда они вошли, Славата поднял голову. Вряд ли кто-то сейчас сумел бы выбросить его в окно, как это случилось с ним, когда он был королевским наместником, а также с его коллегой графом Мартиницем и писарем Филиппом Фабрициусом. Чтобы выбросить сегодняшнего Вильгельма Славату, потребовался бы грузовой кран – и окно величиной с городские ворота. Канцлер грузно осел в кресле, голова его покоилась на подушке из нескольких двойных подбородков, а брюхо упиралось в край стола. Лицо Славаты представляло собой сплошные поперечные складки, такие же, как и те, что образовывали его подбородки: рот, толстые щечки, морщинистый лоб были покрыты глубокими бороздами, словно тяжесть собственного жира сжимала его контуры. Нос представлял собой некую круглую красную аномалию в этом покрытом параллельными рвами произведении искусства, а наверху, на совершенно лысой голове, гордо торчал единственный клок седых волос, как поднятый петушиный гребешок.

– Э, – сказал Славата, – господа торговцы!

Это прозвучало так, как будто Андрея и Киприана впустили в комнату частично из милости. На самом деле оба использовали весьма серьезные связи фирмы, чтобы устроить эту встречу.

Остальные мужчины за столом молча кивнули: Микулаш Турек из Розенталя, бургомистр Старого Места Праги; Вацлав Августин Кафка, королевский судья и бургомистр Нового Места Праги; архиепископ Праги Эрнст, граф Гаррах; генерал Рудольф Коллоредо, командующий небольшим отрядом императорских войск, расположенным в Праге, и одновременно – приор пражского отделения рыцарей Мальтийского ордена; Франческо Мизерони, королевский управляющий замка; и какой-то длинный парень в сутане. Он был единственным, кто улыбался во весь рот, и внезапно у Андрея возникло чувство, что это лицо ему смутно знакомо.