Рихард Дюбель - Наследница Кодекса Люцифера

Где-то в глубине мрака стояло что-то, похожее на кафедру. Сверху на ней лежал сундук. Она сделала шаг вперед и поняла, что этот сундук на самом деле является книгой, закрытой книгой, лежащей на кафедре, и масштабы изменились. У нее захватило дух. Книга была огромна. Переплет сиял тусклым призрачным светом, металлические скобы и угловые орнаменты тлели на нем, словно отпечатки чьих-то лап. Мурашки пошли по коже, когда ей показалось, что она внезапно снова ощутила волосатые лапы на своем теле. Она достигла цели. Чудовищная книга была библией дьявола.

Эбба даже не думала о том, как должен выглядеть кодекс, но, конечно, не так, как тот, лежащий там, такой могучий, что одна она даже не смогла бы его приподнять, не говоря уже, разумеется, о том, чтобы снять его с кафедры, – но у нее не было ни малейшего сомнения, что перед ней лежит завет сатаны.

«Кристина, – подумала она, и на мгновение ее охватило ощущение триумфа. – Кристина! Я нашла ее…» Но триумф рассыпался пеплом в ее сердце, едва в голове молнией сверкнула картина того, как Кристина возьмет ее за руку, когда она вернется, и поцелует… И эта картина вызвала у Эббы такое отвращение, что ее прошиб пот.

Голос в ее сознании, еще никогда не звучавший так четко, спросил: «Неужели ты действительно готова сделать своей королеве такой подарок?!»

Она обернулась, чтобы позвать Самуэля, но прямо перед ней поднялась крышка фонаря, в глаза ударил луч света и ослепил ее, и кто-то произнес:

– Я ждал посетителей, но не таких.

Эбба отступила. В голове бушевал водоворот мыслей. Она не знала, ощущала ли она ужас, ярость или облегчение оттого, что, кажется, потерпела неудачу в двух шагах от цели. Перед ее глазами танцевали цветные пятна. Спиной она ударилась о железную клетку, окружавшую кафедру. Фонарь опустился, она моргнула и попыталась увидеть хоть что-то сквозь разноцветные пятна. Свет фонаря обтекал могучую фигуру, спокойно стоявшую перед ней. Фигура вытянула руки, и Эбба почувствовала, как у нее из-за пояса достают кинжал и рапиру. Оба клинка упали на пол и зазвенели где-то за пределами досягаемости. Фигура отступила на шаг. Эбба увидела слабое мерцание седых волос.

– А на второй взгляд, у нас тут женщина в мужской одежде, – произнес человек. – Должно быть, странная атмосфера здесь заразна. Вы меня понимаете?

За спиной у него зажегся свет, седые волосы внезапно вспыхнули, и Самуэль сказал:

– Вопрос: а ты понимаешь меня, дружок? Разведи руки так, чтобы я их видел! То, что упирается тебе в затылок, – кончик довольно длинного лезвия, а я известен тем, что рука у меня может и вздрогнуть.

Как это он сумел так бесшумно спуститься по лестнице? Не в первый раз Эбба порадовалась, что они на одной стороне. В свете фонаря Самуэля она увидела, как лицо седого мужчины скривилось в улыбке. Луч его фонаря ушел в сторону, когда он широко развел руки. Она видела, как блестят его глаза.

– Медленно обернись, – приказал Самуэль.

– Вам надо бы принять какое-то лекарство от дрожи, – произнес третий мужской голос из темноты за спиной Самуэля. – Потому что иначе кое-кто может пострадать. То, что упирается вам в затылок, – дуло пистолета, а в отличие от вас, мы тут на своем месте, для нас вовсе не страшно, если эта штука выстрелит.

На мгновение все застыло: застыли мысли в голове Эббы, застыли четыре человека, стоявшие в тесной старой кладовке алхимика внизу, в темноте, не давая друг другу пошевелиться. Фонарь Самуэля слишком сильно слепил Эббу, и она не видела его, но черты лица седого мужчины, стоявшего прямо перед ней, она смутно различала. Его улыбка казалась почти сочувствующей, будто он хотел сказать: «Вы так прекрасно все придумали, что нам правда жаль, но мы вынуждены испортить вам удовольствие». И тут голос Альфреда Альфредссона произнес в гробовой тишине и темноте на почти таком же безупречном немецком языке (Эбба всегда подозревала, что вахмистр открыл ей далеко не все свои таланты):

– Ух ты! Что за чудная картина! Теперь все дружно поднимаем руки, чтобы старина Альфред мог разложить по полочкам, кто на его стороне, а кто – нет. – И недвусмысленный щелчок взведенного курка пистолета поставил точку в его реплике.

Агнесс открыла дверцу кареты и вылезла наружу до того, как хотя бы один из солдат успел среагировать. Но тут дорогу ей заступили двое. Отец Сильвикола, сидевший в плаще у огня, поднял глаза. В боковом свете маленького неровного пламени его лицо казалось осунувшимся, усталым, молодым и уязвимым.

– Нам нужно поговорить, – заявила Агнесс.

Иезуит долго смотрел на нее. Наконец он сделал знак рукой, и солдаты пропустили Агнесс.

– Достаточно, – сказал он, когда она на несколько шагов приблизилась к огню.

– Твой план не сработает, – сообщила ему Агнесс. – Если Александра действительно может забрать библию дьявола, она вместе с ней вернется в Вюрцбург. И если ты собирался перехватить ее в Праге, тебе следует знать, что Прага находится в другом направлении.

– Я знаю, где находится Прага.

– Тогда я не понимаю, что ты задумал.

– Библия дьявола не в Праге, – ответил он. – Тебе это известно так же хорошо, как и мне.

– Если это так, ты сам отпустил одного из своих заложников. Не очень умно. И ты отпустил Андреаса и его семью. Кто знает, может, если пройдет достаточно времени, в конце концов исчезну и я?

– Такого я себе представить не в состоянии, ведь ты – человек, от которого зависит мой план.

– Я чувствую себя польщенной.

– В 1572 году, – неожиданно произнес отец Сильвикола, – произошла кровавая бойня. Я не имею в виду Варфоломеевскую ночь во Франции, когда гугенотов убивали тысячами, хотя тут есть прямая связь. Я имею в виду происшествие в монастыре в Подлажице, где обезумевший монах убил десять женщин и детей, в том числе беременную жену вора, мошенника и самопровозглашенного алхимика.

– Подлажице – страна развалин, – возразила Агнесс и попыталась скрыть свое замешательство.

– Сегодня. Но в то время – нет. Еще нет. Подлажице тогда уже был всего лишь тенью некогда могущественного монастыря, но его стены еще стояли, а в его глубинах охраняли нечто такое, что никогда не должно было появиться на свет. Когда женщины и дети – а это были беглецы из Франции, которые добрались до Богемии, где жили их родственники-протестанты, – упали под ударами топора монаха, беременная, уже рухнувшая замертво, родила ребенка. Аббат приказал убить младенца, но ответственный за это монах отказался повиноваться. Не кажется ли эта история тебе знакомой?

– Необычная трагедия, – сказала Агнесс, хотя она знала, что отрицать что-либо совершенно напрасно. Если ему известно так много, то известно и то, чем все закончилось.