Аркадий Эвентов - Счастье жить вечно

Он отыскал чистый листок. Задумался… Сердце стучало то лихорадочно быстро, то вдруг замедляло свой бег, и тогда кровь отливала от рук и ног, железные тиски сжимались в левой части груди. Долго, страшно долго не отпускали…

Что, неужели близок конец? Да, видать по всему, ему недолго осталось жить.

Человек, отличавшийся жизнерадостностью, не любивший и никогда не поддерживавший разговоров о неизбежности смерти, профессор Мальцев хорошо понимал, что теперь его ждет, и был готов с достоинством встретить неизбежное, определенное нам природой.

Михаил Дмитриевич терпеливо дождался, пока боль в сердце приутихла, собрался с мыслями и четким почерком написал:

«Вот мое самое большое желание и самая большая просьба ко всем, кому дорога будет моя последняя воля.

Пусть на могиле моего сына напишут слова: «Герой-партизан Валя Мальцев, ленинградец-школьник». Пусть памятник, который, я верю, воздвигнут в его честь, напоминает всем: когда советская молодежь сражается за свою Родину, за святую русскую землю, нет подвигов, которые были бы ей не по плечу».

Профессор встал, очень осторожно, чтобы не разбудить жену и дочь, подошел к окну, окинул взглядом море огней, переливающихся внизу, на широких, оживленных и в поздний час улицах.

Им, этим манящим огням, не было ни конца ни края. Прямыми и ломаными линиями уходили они в даль, заслоненную домами, смутными очертаниями дворцов и парков. Там, на горизонте, сливались с такими же мерцающими яркими точками, разбросанными по темному бархату неба. И нельзя было определить, где же кончаются фонари и где начинаются звезды.

Высоко ли над землей проплыли неразлучные огоньки, расположенные бок о бок, зеленый и красный? Самолета видно не было, только по движению этих приветливо мерцающих глазков, перед которыми как бы расступалась звездная россыпь, можно было проследить его полет. Спокойный и неторопливый полет мирного воздушного корабля. Кого он несет в себе? Курортников к лазоревым теплым волнам южного моря? Строителей, направляющихся поднимать испепеленные войной города, взорванные плотины, изуродованные памятники архитектуры? Геологов, которым нужно проникнуть в таинства несметных богатств под земным покровом?

Мальцев проводил самолет взглядом, мысленно пожелал его пассажирам доброго пути, хорошего отдыха, трудовых удач.

Постояв еще немного у окна, профессор вернулся к столу, поднял листок с только что сделанной записью, внимательно перечитал ее и поставил под ней подпись.

Прежде чем датировать завещание, Михаил Дмитриевич взглянул на календарь, висевший над письменным столом, рядом с фотографией сына. Переведя взгляд с четкой даты на любимое лицо, погрузился в раздумье.

Валентину было бы сейчас двадцать один. Будто вихрь срывает листки календаря, — так бегут и бегут чередой дни, месяцы, годы. Не в нашей власти остановить или хотя бы затормозить этот стремительный бег.

Но совсем другое дело — сын. Он неподвластен быстротечному времени. Бессильно оно перед ним. В своей нескончаемой славе Валентин был и вечно останется восемнадцатилетним, неразлучным с юностью.

И сколько бы ни промелькнуло весен, даже если век уступит место веку, поколение-поколению, а память о том, что дано было нам совершить, память о годах, опаленных губительным огнем войны, сохранится лишь в преданиях и легендах да на пожелтевших страницах истории, Валентин и тогда, как теперь, будет среди живых. Среди тех, кому он желал счастливо жить на земле.

Всегда среди живых, всегда вместе с ними!

С этой мыслью профессор Мальцев уснул легко и быстро, в твердой уверенности, что все сбудется, как ему хотелось, как он завещал.