Сергей Максимов - Цепь грифона

– Ну что? Доволен? – поглядывая по сторонам, спросил его подошедший Новотроицын.

– Прекратите мне тыкать. Следуйте впереди, – жестко приказал немец. – Будете ждать меня на остановке.

Внешне не обратив никакого внимания на замечание и приказ гостя, Новотроицын принялся раздавать милостыню. Положив последнюю монетку в протянутую к нему руку нищего, Николай Павлович повернулся лицом к храму и широко перекрестился. Ревизору ничего не оставалось делать, как последовать его примеру, чтобы не выделяться из выходивших из ворот людей, которые оборачивались, осеняли себя крестным знамением и кланялись. Перекрестился немец неумело, едва успев сообразить, что крестятся православные справа налево и тремя пальцами. Неуклюже поклонился. Выпрямился и опять встретил нахальный взгляд Новотроицына.

– Жалко Демьянов не видел, – ехидно заметил Николай Павлович, – повеселился бы.

Не сказав больше ни слова, он пошёл прочь. Ревизор не удержался и прошипел вслед уходящему Новотроицыну по-русски:

– Скотина…

Он некоторое время постоял, провожая взглядом уходящего прочь русского. Затем быстро пошёл в противоположную сторону. Примерно метров через сто Ревизор замедлил шаг и дождался того, которого звали Гансом. Тот быстро перешёл неширокую улицу и присоединился к старшему в группе. Разговаривали на ходу, по-немецки.

– Идём на вокзал? – спросил Ганс.

– Да, да. Будем уходить из России по-английски – не прощаясь, – впервые за несколько дней улыбнулся Ревизор.

Между тем один из нищих, безногий инвалид, только что просивший милостыню, с трудом поднялся с земли и, опираясь на костыли, отправился к зданию церковной канцелярии. Когда он вошёл в небольшую комнатку приёмной, с порога сказал пожилой женщине, находившейся там, только одно слово:

– Брысь!

Женщина перекрестилась и вышла.

– Товарищ капитан, докладывает лейтенант Двужильный, – говорил в телефонную трубку инвалид. – Объекты разделились. Наш сам по себе, гости сами по себе. Есть, прекратить наблюдение.

После торжественного собрания, посвящённого празднику Первомая, после вручения благодарностей верховного главнокомандующего личному составу в официальном порядке объявили половину дня сегодня и весь завтрашний день – выходными. Это были первые выходные дни за всё время существования Особой группы.

Пятикомнатную квартиру, почти год простоявшую опечатанной, невозможно было узнать. Блестел несколько раз отмытый пол. Сияла бронзовая люстра старинной работы. Выстиранные, отглаженные портьеры точно створки театрального занавеса были разведены в стороны от большого, до кристальной прозрачности отмытого окна. Дом находился недалеко от площади Маяковского. И теперь через промытые, чистые стёкла второго этажа можно было видеть уютный дворик, из которого через небольшую арку можно выйти на Садовое кольцо. Было видно и слышно, как время от времени по транспортному кольцу проезжали шумные троллейбусы. Дорогая мебель сверкала очищенной поверхностью. Патефон, помещённый хозяйкой на стул, вращал толстую виниловую пластинку Апрелевского завода грамзаписи, и хрипловатый голос Леонида Утёсова то ли сетовал, то ли восхищался:

Фильм «Весёлые ребята» Суровцев, как большинство «бывших», не любил. Считал его до крайности пошлым. Его раздражал сюжет, текст песенных куплетов, нарочито эксцентричная игра актёров. Не говоря уже о буквальном скотстве, которое устроили авторы фильма в интерьерах роскошного симферопольского дворца. Даже бесспорный талант Любови Орловой вызывал чувство, близкое к отвращению, из-за её участия в этом, как считал он, советском, пролетарско-крестьянском балагане. Признавал талант композитора, но готов был и его ненавидеть именно из-за того, что он вольно или невольно способствовал внедрению в сознание зрителя идей, не имеющих, по мнению генерала, никакого отношения к искусству как таковому.

А ещё в Томске Суровцеву доводилось встречаться с автором сценария этого фильма. Где, интересно, он сейчас? Жив ли, поражённый в правах, сосланный в город заведующий литературной частью Томского театра драмы Николай Эрдман? Или же расстрелян на Каштачной горе, за городом, как недавний актёр того же театра бывший князь Владимир Голицын? Смотреть на актёра-аристократа, выступавшего на сцене под фамилией Алвегов, в тридцатые годы ходил весь город…

продолжал петь артист.

«До чего же неприятный голос, к тому же с характерным одесским выговором», – продолжал злиться Суровцев. «Похабный голос» – наконец-то нашёл он ему характеристику. И от этого почему-то сразу же успокоился. «Да бог с ним, с Утёсовым. Понятно, что это не Шаляпин и не Собинов. Даже не Вертинский», – решил он. И пусть ему совсем не легко было «на сердце от песни весёлой», которая «скучать не даёт никогда» и с которой якобы «дружат деревни и сёла», а также «дружат большие города», но он видел, что молодой жене эти песни «и строить, и жить помогают».

И сама она, заканчивая уборку, была похожа на героиню первой отечественной музыкальной кинокомедии. А что до него, так не для него подобные фильмы снимаются и пишутся такие песни. Патефон между тем опять разбрасывал по квартире звуки танго:

Глядя на Ангелину, можно было подумать, что она всю жизнь жила в этой квартире. «Это вообще, вероятно, свойство нового советского поколения – везде чувствовать себя как дома», – подумал Сергей Георгиевич.

Звонок или стук в дверь в то время были явлениями многозначительными. Люди не ждали ничего хорошего от неожиданных визитов. Слишком часто это мог быть дурной знак и предвестие дурных вестей.

– Возможно, это телефонисты. Мне обещали сегодня-завтра поставить телефон, – поспешил успокоить Суровцев жену.

Это не помешало ему вспомнить, что он не вооружён. Уже полгода, как они с генералом Делорэ получили личное оружие. Сначала они хотели сдать свои пистолеты на хранение коменданту, но потом, посоветовавшись, оставили их в сейфе в своём кабинете. Им было неловко перед не восстановленными в воинских званиях и безоружными подчинёнными. Хотя они с Делорэ уже проводили в Генштаб и в действующую армию пять человек. И все они получили не только личное оружие и отобранные при арестах награды, но и очередные звания.