Владимир Акимов - Демидовы

— А как хошь, так и понимай, что уже тут приказывать. И еще тебе говорю, генерал: с Демидовым в свару не лезь. А что, обедать скоро ли подадут?

Только на четвертый день поздним вечером появился в Невьянске Акинфий. Грохоча сапогами, прошел через вестибюль, поднялся по лестнице.

Евдокия не спала. Напряженно прислушивалась к шагам и голосам. Вот дверь в спальне отворилась и медленно вошел Акинфий. Остановился перед широкой кроватью под балдахином и, будто окаменев, впился страшным взором в жену. Евдокия не выдержала, затряслась, поползла с кровати, путаясь в простынях.

— Акинфушка… благодетель… прости Христа ради… — Она обнимала его заляпанные грязью сапоги, умоляла: — Прости… Ить ты супруг мой, Акинфушка. Мой… мой…

— Купила ты меня за деньги, да, видно, не всего!

Акинфий оттолкнул жену и вышел из спальни. Спустился вниз, позвал громко:

— Эй, кто-нибудь!

— Тут я, Акинфий Никитич! — вынырнул Лиходеев.

— Гости завтра уезжать будут?

— Завтрева, батюшка! Князь велел с утра карету заложить.

— Хорошо. Как они из дома-то выйдут, так ты сразу дом и подпали.

— Да ты в своем уме, батюшка?! — ужаснулся Лиходеев.

— Делай, что велено, не то шкуру спущу! Только наперед людей выведи. И сена поболе накидай, чтоб горело хорошо! — С этими словами Акинфий сорвал с вешалки волчью шубу, бросил ее на пол и завалился спать.

— А с добром как быть? Ить добра полон дом! — запричитал Лиходеев.

— Делай, как велено, — выдохнул Акинфий и закрыл глаза.

Утром у парадного крыльца толпились бабы, детишки, старики.

Княжеский экипаж был уже запряжен четверкой холеных коней, четверо верховых демидовских стражников гарцевали разом. Слуги выносили и ставили в карету короба, тюки, лари.

И вот вышли из дома Вяземский с Татищевым, а следом Акинфий.

— Прощай, Демидов. — Князь легонько обнял его. — Я не в обиде. За подарки спасибо превеликое. И собирайся следом за нами в Санкт-Петербург. Предстанешь пред светлейшие очи герцога Бирона. — Князь в некотором смущении развел pyками.

— Коль надобно, предстану.

— Да… — с явной неохотой продолжил Вяземский. — Надобно на твоих заводах кабаки открыть. И не спорь! То высочайшее повеление. Не нашего ума. Все! — прервал он сам себя.

Вдруг испуганный крик раздался в толпе, и люди шарахнулись в стороны от дома, горохом посыпались с крыльца.

— Пожа-а-ар!

Пламя полыхнуло из-под крыши в одном месте, в другом. Со звоном. стали лопаться стекла, в проемах окон заметались рыжие хвосты.

— Коней запрягайте-с! Бочки иде?! Воды-и!

Люди метались, бестолково кричали, и только Акинфий с каким-то удовольствием молча наблюдал за пожаром.

— Что же ты столбом стоишь? — вскричал князь. — Командуй пожар тушить!

— Пущай горит, ваша светлость, — равнодушно ответил Акинфий.

— Да ты что, Демидов! Это же сколько добра по ветру!

— Добро, конечно, жалко, князь. Только посудите сами, кто ж после ваших милостей там жить согласится?

До князя и Татищева дошел смысл сказанного, но оба предпочли сделать вид, что намека не поняли.

— Прощевай. Бог даст, в Санкт-Петербурге свидимся. — Князь первым полез в карету.

…Демидовские домочадцы стояли напуганной, притихшей толпой. Со страхом смотрели на пожар. За спиной Евдокии появился Крот. Она глянула на него мельком, процедила с ненавистью:

— Уйди с глаз долой, диавол.

— Вы шибко-то не переживайте, што сорвалось. Он в Питенбурх собирается. Авось обратно-то и не вернется. От Биро-на отбояриться не просто…

Акинфий и его брат Григорий обедали в кабаке при почтовой станции неподалеку от Санкт-Петербурга. В углу две подвыпивших девицы пели тоскливую песню про красну девицу, добра молодца и змею-разлучницу.

— Нда-а… — покачал головой Демидов, выслушав рассказ брата. — Ну и дела в России…

— Дела такие, братушка, что не дай бог, — вздохнул Григорий. — Да все в тайне.

— Серебро мое…

— Я как послание от тебя получил, глазам не поверил, — улыбался Григорий. — Считай, пять годов не виделись…

— Серебро, которое весной прислал, хорошо схоронил?

— До второго потопа искать будут.

В другом углу краснолицый человек в подряснике обучал грамоте пяток вихрастых ребятишек. Одна нога у него была деревянная, вторая в порыжелом ботфорте — не то отставной инвалид, не то монах-расстрига.

— Сия первая буква «аз», — широко разевая пасть, тянул учитель. — Означает многое душе православной. К примеру: аз есмь господь твой…

— Аз есмь… — загалдели дети.

Подошел кабацкий служка, поставил перед инвалидом штоф, чарку и миску крошева — репчатого лука с огурцами. Тот выпил чарку, крякнул, захрустел крошевом:

— Сле-щая буква… — Он встал и захромал по зале. — Сле-щая буква «доб-ро-о»! — диким голосом заорал он и разом обнял обеих девок. — Добро-о, слышь, Ксюшка!

Девка истошно завизжала, ударила инвалида по руке.

— Как нас покойный батюшка учил? — негромко продолжал разговор Акинфий. — Ты веди меня куда хошь, я пойду за тобой, но я должен знать, что ты умней меня, что не заведешь по глупости своей в болото. Ты вспомни, как при Петре Лексеиче было и каково теперь?

— За такие мысли, братушка…

— То-то и оно! — переходя на шепот, продолжал Акинфий. — Мои заводы летошний год столько дали, сколь половина всех аглицких заводов, во как! А я мыслей своих бояться должен? Не-ет, шалишь!

— Такие, как Петр Лексеич, небось, раз в двести лет родятся…

— Правильно! — Акинфий наклонился к уху Григория. — А пока второго нету, мы, промышленные люди, должны царей на престол ставить! На нас все держится! Задави нас, и упадет Россия!

— Отчаянный ты, братушка, — помедлив, проговорил Григорий.

Акинфий утер губы и троекратно поцеловал Григория.

— Энту грамотку, — едва слышно прошептал он, сунул мелко сложенный листок брату за обшлага рукава, — свезешь царевне Елизавете Петровне. Знай, ежели что стрясется, я выручу. Только грамотку, кроме царевны, — никому. А на словах передашь, что мне рассказывал. Пусть знает: медлить нельзя, по кускам раздерут Отечество. Здесь тебя буду ждать утром. И сей же час на Урал поедешь, Гриша. Тут тебе опасно!..

Внезапно на дворе залаяли собаки, заржали лошади и в клубах морозного пара ввалились десятка два немцев. На полуслове оборвалась песня. Заметался за стойкой полусонный кабатчик. Слуги помчались за штофами и стаканами.

— Вот они, теперешние хозяева земли Русской, — усмехнулся Акинфий.

Мимо них прошел высокий, ладный человек в дорогом кафтане с алмазной звездой. Акинфий поспешно встал, поклонился:

— Здравствуй, светлейший герцог.

— Пардон, Демидов, пардон! — Герцог прошел к столу, где сидели две девицы, наклонился к черненькой, которую инвалид называл Ксюшей, и поцеловал ее в щеку.