Йожо Нижнанский - Кровавая графиня

— Ты знаешь Павла Ледерера? — спросила она ласковым голосом, напряженно следя за каждым ее движением.

Барбора побледнела. Ее обуял страх за Павла.

— Не знаю, — ответила она не раздумывая. Она вдруг заподозрила, что вчера, когда он спасал ее, кто-то мог его узнать.

— Твое счастье, что не знаешь его, — улыбнулась госпожа загадочно. — По крайней мере тебя не огорчит известие, что его ждет смерть за похищение одной из самых любимых моих служанок, Магдулы Калиновой.

Барбора оторопело уставилась расширенным глазами на графиню.

— Магдулы Калиновой? — вскрикнула она, словно имя это проткнуло ее сердце ножом.

— Вот именно! Он безумно влюбился в нее и сразу же после Нового года собирается жениться на ней! — сказала чахтицкая госпожа, наслаждаясь действием своих слов.

Сердце Барборы сжала печаль, горло стянуло, она едва дышала, рот наполнился горечью, глаза — слезами.

— Неправда! — выкрикнула она. Ревность и вера в Павла Ледерера отчаянно боролись в ее душе.

Она снова вспомнила все радости вчерашней встречи. Вспоминала его слова в маленькой комнатке прихода, свидетельнице их счастья, слова, подарившие ей высшее блаженство. На губах она все еще чувствовала вкус его поцелуев. «Мы поженимся раньше, чем ты думаешь…» — твердил он, обнимая и целуя ее. И все это неправда? Неужели он притворялся, что любит? Ревность заставила ее вспомнить то время, когда она была уверена, что потеряла его из-за Магдулы. Убитая мыслью, что она его и вправду потеряла, она бессильно опустилась на пол.

— Вот видишь, видишь, — говорила Алжбета Батори с притворным сочувствием, — надо было искренне и правдиво ответить на мои вопросы, тогда я бы не огорчила так тебя. И все же докажу тебе, что у меня сердце — не камень. Если ты так любишь Павла Ледерера, я сжалюсь над ним и подарю ему жизнь. Пусть женится на Магдуле Калиновой!

Барбора уже не осознавала, что делает, что говорит. Ее любовь обернулась пламенеющей ненавистью.

— Нет! Пусть лучше погибнет!

Алжбета Батори разразилась неистовым смехом, вместе с ней захохотали и обе помощницы. То был словно ледяной град, осыпавший Барбору, распростертую на ковре в судорожном плаче. Очнувшись, она непонимающе воззрилась на госпожу. Отчего она так смеется?

— Я исполню твое желание, — сказала госпожа, вновь посерьезнев. — Павел Ледерер погибнет! Погибнет, хотя и хотел жениться на тебе, а не на Магдуле Калиновой, хотя похитил вчера тебя, а не Магдулу!

Барбора вскочила, будто пол под ней загорелся, и кинулась на госпожу, поняв внезапно, что графиня играла с ее чувствами и принудила ее предать любимого. Но служанки, продолжая смеяться, грубо навалились на нее, да так, что она и шелохнуться не могла.

— Попробуем охладить ее страстную кровь, — приказала госпожа. — Выведите ее во двор.

Дора крепко схватила Барбору и поволокла на подворье. Ратники сразу же заметили: что-то затевается. Тут же сбежались со всех сторон.

Завывал морозный ветер. Госпожа, хоть и накинула теплую шубу, вся передернулась от холода.

— Разденьте ее донага и поливайте водой! — приказала она. — А вы, служилые, приведите слесаря, пусть он полюбуется на прелести своей милой, прежде чем они заледенеют.

Страх перед страшным позором и ледяной купелью удвоил силы Барборы. Она заметалась в руках Илоны, вырвалась и помчалась прочь. Обе бабищи, как дикие фурии, с ревом гнались за ней. Умереть, лучше умереть! Она в отчаянии мчалась к крепостному валу. Солдаты отскакивали, давая ей дорогу.

На крепостном валу она резко остановилась. Злыдни уже почти догнали ее. Она еще кинула последний взгляд на свет, утопавший в ночной тьме, на темное, беззвездное небо, на выстланную снегом долину внизу — и вслепую прыгнула на крутой откос, словно в объятия милого.

Злыдни и солдаты в ужасе смотрели на то место, где еще мгновение до этого белела ее фигура, которая сейчас, вся изуродованная, катилась по откосу вниз…

Только на Алжбету Батори этот страшный прыжок в пропасть смерти не произвел никакого впечатления. Она смеялась сухим, холодным смехом, подобным ледяному сиверко [58] Сиверко — северный ветер (диалект.) , жалобно завывавшему в крепостных башнях и бойницах, а затем крикнула своим дьяволицам, ошеломленно застывшим на палу, точно снежные бабы:

— Приведите остальных девок!

Чем временем в приходе граф Няри надевал на себя униформу пандурского капитана. Священник и капитан с любопытством наблюдали за ним.

— Почему вы переодеваетесь? — спросил священник.

— Не хочу, чтобы наша вылазка за кладом Фицко окропилась кровью.

И все убеждало в том, что и вправду крови не будет.

Выйдя во двор, граф Няри вскочил на коня и крикнул тем пятнадцати чахтичанам, которые, вооружившись заступами и мотыгами, ждали вместе с Микулашем Лошонским:

— Подождите еще немного, я приеду за вами!

Гайдуки, стоявшие на страже в воротах, с любопытством смотрели на всадника, скакавшего к замку.

— Гайдуки, — крикнул им измененным голосом всадник в форме пандурского капитана, — быстрее по коням! Госпожа приказывает всем немедленно гнать в Старую Туру, где между ратниками и разбойниками кипит бой. Там дорога каждая рука.

— А кто же будет охранять замок? — спросил один из гайдуков.

— Я с несколькими подданными. Сколько гайдуков у входа в подземелье?

— Пятеро.

— Так и тех прихватите. В Старой Туре нужны все до последнего!

Ничего не подозревая, гайдуки тут же вскочили на лошадей и вылетели из ворот.

Вскоре, однако, они перешли на трусцу, открыто признаваясь друг другу, что желательно достичь места битвы, когда она уже закончится.

Граф Няри вернулся в приход за кастеляном с чахтичанами и немного погодя, не встретив никакого сопротивления, проник в замок, а затем и в подземелье, где был зарыт клад горбуна…

Граф уверенно всадил заступ в землю и стал копать. Вскоре, однако, он убедился, что клад исчез… Нашел ли Фицко новый тайник, или кто-то опередил его?

— Клад мы должны во что бы то ни стало найти, — воскликнул граф, кипя от ярости при виде пустого тайника. Он стал со своими попутчиками немедля копать землю между бочками да и в других местах, где только замечали малейшие признаки свежих раскопок.

Яну Поницену в ту ночь так и не удалось лечь, освежить тело и душу спокойным сном. Не мог он и вознести к небу чистую молитву.

Мысль неотступно возвращалась к Калине, Дрозду и Кендерешши. Затем устремлялась и в Мияву, и в подземелье, где трудились кастелян с графом и их спутниками. Со стыдом ловил себя пастор на том, что от сердца шла молитва не только о рыцарях, поспешивших освободить плененных девушек, но и о тех, кто, собственно, намеревался похитить чужое добро…