Леонид Гиршович - Обмененные головы

Сказать, что ни о какой встрече со мной никто не договаривался, просто я – наглый израильтянин? Повременю, сознаюсь только в последнем грехе. (В последнее время по телевизору поругивают Израиль; наш циггорнский театр, всегда держащий нос по ветру, даже поспешил инсценировать генделевского «Иеффая» в духе времени – об этом позже.)

Чтобы что-то сказать, говорю о своем открытии, которое может в корне изменить традиционное отношение к Кунце как к личности, – я имею в виду его активную пронацистскую позицию. Она меня перебивает: «Пронацистскую позицию?» Да он был просто нацист до мозга костей. Ну, или так – как ей должно быть известно, в Израиле, например, музыка Кунце именно поэтому не исполняется, и все попытки Израильской филармонии сыграть что-нибудь из его сочинений наталкиваются на упорное сопротивление среди пострадавших от нацизма…

Ах, так я израильтянин? Кому бы она сегодня не очень советовала читать морали, так это израильтянам. Что вы делаете с палестинцами? Видел ли я вчера передачу по первой программе? После того, что там было показано, о чем израильтяне смеют вообще говорить? Этот ребенок, не старше Тобиаса, который рассказывает, как его пытали…

Я почувствовал: еще минута – и меня выставят с клеймом детоубийцы.

Как я могу это оправдать? А почему я этот ужас должен оправдывать? По телевизору еще не все показывают – она ведь понимает, что по телевизору еще не все показывают? Израиль – это страшно: идея избранного народа, обретшая структуру государства, – чем не формула нацизма, кстати. Позволить создать государство людям, объединенным не этнически, не культурно, а лишь манией своей избранности, – это было в свое время безумием. Евреям противопоказано свое собственное государство, тут я полностью согласен с Ясиром Арафатом. На самом деле только страх перед израильским гестапо мешает мне примкнуть к ООП.

Я уже, наверное, с полминуты как молчу. И она молчит – под английским газоном царит некоторая растерянность.

Нерешительно: но в Израиле все-таки многопартийная система… выборы, парламент…

Блажен, кто верует в израильскую демократию! Нет, я прошу ее: только не надо Израиль защищать. Понятно, в ней как в немке говорит чувство вины перед евреями. Но это чувство следует заставить в себе умолкнуть – чтобы не погиб другой народ, ради того мальчика, ровесника Тобиаса.

Ей это что-то подозрительно. Ну, конечно! Она все поняла. Во всех странах честным людям свойственно немного «выходить из берегов» – разве сама она никогда не говорила, что живет в полицейском государстве? А послушаешь русских диссидентов – так у них там такое творится… А я – честный израильтянин. На самом деле она понимает: Израиль и нацистская Германия – это не одно и то же. (Точка. Суждение окончательное, хотя и принятое не без колебаний. И на том спасибо.)

Мы возвращаемся к прерванной теме. Что же относительно Кунце? Я объясняю что. Я всегда очень любил Кунце, и всегда было тягостно сознавать, что автор «Обмененных голов» был тем, чем он был, – то есть для меня его музыка, пользуясь выражением одного поэта, ворованный воздух. Нееврею это чувство незнакомо: знать, что не для твоей души предназначалось то или иное послание духа, будь это баховская литургия или проза Достоевского – словом, действительно воздух… Но когда вдруг выясняется, как в случае с Кунце, что это ошибка, недоразумение, что и ты мог быть вполне адресатом его изумительных сочинений, – без преувеличения дышится иначе.

Какой же факт из биографии Тобиасова прадеда (а все-таки не гордилась бы сим обстоятельством – так бы не сказала) произведет столь благотворную перемену в его репутации, – может быть, мне удалось выяснить, что он состоял в «Белой розе» [88] ? Сейчас в Федеративной Республике подобные открытия делаются повсеместно.

Она напрасно иронизирует. У меня есть все основания считать, что Кунце во время войны спас – во всяком случае, пытался спасти – одного музыканта-еврея из Восточной Европы.

Не знаю, как немцы транскрибируют то паровозное междометие, которое издают (в частности, она в данный момент), желая показать, какая это все чушь, – то, что сейчас ими было услышано, или прочитано, или увидено. Неужели это для нее так несущественно? Нет, у каждого нациста был свой еврей. О, здесь я позволю себе не согласиться. Надо думать, что в Германии было больше чем шесть миллионов нацистов? (Ее реплика: надо думать – их и сейчас больше.) Значит, будь у каждого свой еврей, некого было бы посылать в газовые камеры. Это выдумки – про «своего еврея». Всякий спасший еврея немец должен быть назван. Это важно для Германии. Дело не в попытке создать минимальный психологический комфорт для себя (я имею в виду немцев), но, если она помнит, в Библии – там есть такой эпизод, когда Авраам спрашивает у Бога: не может ведь быть, чтобы Ты, Судья всей земли, погубил праведника вместе с нечестивцем, – ради пятидесяти праведников Ты пощадишь это место? И Бог отвечает: ради пятидесяти пощажу. А ради десяти? И ради десяти, говорит Бог.

Ей все же трудно себе представить, зная свою свекровь…

Ну, здесь свекровь ни при чем – хотя как раз знать обо всем Доротея Кунце должна была, это происходило у нее на глазах. Разве что и внутри семьи не все были посвящены в тайну некоего скрипача из Ротмунда, нередко гостившего здесь (да, в этих стенах!).

Но сама Вера Кунце, свекровь ее свекрови, она же была патологическая антисемитка, как большинство обращенных (и вот такое важное сообщение я пропускаю мимо ушей). Экзальтация, охватившая чету Кунце в конце войны, их самоубийство – это все плохо увязывается со спасением евреев. Образ немецкой смерти: Тристан и Изольда, Брунгильда, исчезающая в пламени после гибели Зигфрида [89] , – вот что в этом доме всячески культивировалось (мне вспомнился дирижер из Ольденбурга [90] – ах ты, черт, проговорился-таки!.. – со своею сопрано). Знает ли хозяйка, с чем я пожаловал? Она готова поспорить, что моя благая весть будет встречена без особого восторга.

Поскольку наметилась как бы атмосфера сговора за спиной престарелой дамы, я признаюсь, что мой визит нанесен экспромтом, – она же меня не выставит? Но откуда тогда Тобиас меня знает? Он меня и не знает, это был маленький трюк с моей стороны.

Это ей не понравилось. Трюки – с детьми… Однако такое упорство, неужели меня так волнует реабилитация немецких праведников, неужели все – только чтобы слушать Кунце в условиях большего психологического комфорта? (Эк она меня.)

Не только. Человек, которого Кунце спасал, – мой родственник. Присмирела. Отец? Нет, у меня никогда не было отца, я даже не знаю его имени. Это мой дед. Показываю фото, но не в «облегченной редакции», а оригинал – на всякий случай у меня оба снимка при себе. Но она знает это фото! И я хочу сказать, что это мой дед? И его Кунце спасал? Да, абсолютно точно.