Лев Рубинштейн - Когда цветут реки

С берега начали что-то кричать, и к борту джонки подошла лодка.

Послышались громкие голоса и резкие окрики. Наверху кто-то ходил и бряцал оружием.

Над головой Ю заскрипели доски. Голос отца Салливена зазвучал на этот раз чуть слышно.

— Вы ничем не рискуете. Здесь бывший тайпинский инструктор. Кроме того, кто-то копошится под палубой.

— А вы кто? — спросил другой голос на дурном английском языке.

— Я отец Салливен из Сиккавейской общины. Меня тут хорошо знают. Вот мой пропуск. Этот офицер — Джонс. Он дезертир из английского флота.

— Э, нет, святой мистер, дезертиры из английского флота не нужны! Нужны длинноволосые разбойники. Понимаете?

— Советую вам обыскать всю джонку. Впрочем, поступайте как знаете.

Ю приподнялся и чуть не ударился головой о перегородку.

«Ищут, цинские лисицы! Проклятый патер!» Наверху что-то зашевелилось. Выпала доска палубы.

— Кто тут? — спросил Ю, сжимая кулаки.

— Тише, не кричи!

Это была дочь капитана. Она спрыгнула в каморку. В руке у нее болтался крошечный фонарик.

— Священник сказал начальнику чертей, что здесь есть беглецы из Нанкина. Обыскивают всю джонку. Полезай сюда и сиди тихо. Вот сюда, в ящик.

На ящике было написано: «British India Opium». Он был пуст. Ю не медлил ни минуты. Крышка захлопнулась над ним, и фонарик погас.

Прошло не меньше получаса. Караул обыскал уже всю джонку. Наверху снова послышались шаги.

— А здесь что?

— Помещение моей ничтожной дочери, — вежливо отвечал капитан.

— Вылезай! — скомандовал начальник караула, обращаясь к девушке.

Ю замер.

— Здесь нечего искать, — прозвучал голос Фына. — Кто мог спрятаться в такой конуре?

— Я вижу здесь кое-что получше, — отвечал начальник. — Эй, капитан, откуда ты везешь груз?

— Это пустой ящик, преждерожденный господин, — отвечал сверху капитан. — У кого сейчас купишь опиум в Нанкине?

— А если здесь нет опиума, то должно быть серебро, — упорствовал начальник. — Не может быть, чтобы ты не пограбил в логове разбойников! Я еще не видал честных лодочников.

Крышка с ящика упала. Над Ю нагнулось мясистое, грубое лицо, освещенное сбоку фонарем. Юноша увидел форменную куртку.

— Ай-яй, это он! — разочарованно протянул начальник. — А я думал — серебро…

Ю вылез.

— Зачем спрятался?

— Я испугался.

— Честные люди не пугаются… Кто ты?

— Я человек.

— Человек?

— Осмелюсь выразить свое низкое мнение, — подал голос Фын, — у него коса. Он не разбойник. Он очень пуглив.

— Может быть, это и так, — пробурчал начальник. — Мы посмотрим, нет ли у него оружия.

— У него нет оружия, — сказал Фын.

— Чэн, обыщи его.

Ю обыскали. Оружия при нем не нашли, зато нашли черный гвардейский флажок тайпинов, который он носил на груди со времени битвы при Гаоцзяо.

На лужайке в центре небольшой группы сидели на складных стульях два человека. Один из них был отец Салливен. Его большая черная шляпа была сдвинута на затылок. Вид у него был такой, какой бывает у человека, по горло занятого тяжелой работой. Другой был неподвижный генерал в шапке с синим шариком и в кофте с изображением леопарда. Вокруг них стояла генеральская стража.

Отец Салливен вертелся на стуле, вставал, снова садился и что-то горячо доказывал генералу. Генерал, казалось, не обращал на него ни малейшего внимания. Солдаты тщательно следили за важными, неторопливыми жестами генеральской руки. Рука делала небрежный жест — и очередного пленника тащили куда-то за забор.

Джонса и Ю ввели вдвоем. Салливен подошел к Джонсу, посмотрел на него почти в упор и сказал:

— Что с вами делать, сэр?

— А что полагается? — спокойно спросил Джонс.

— Полагается привязать вас к пушке и разнести в клочья.

— О! — сказал Джонс. — А вы-то тут при чем, святой отец?

Салливен не торопясь вытащил из рукава платок и вытер лоб.

— Невыносимая духота, — заметил он. — Все-таки субтропики… Вы спрашиваете, при чем тут я? Я переводчик.

Джонс вытащил из кармана и развернул перед носом Салливена большой лист бумаги, на котором красовались лев и единорог.

— Думаю, что не так-то легко будет отправить на тот свет англичанина, привязав его к пушке! — сказал он. — Я ведь не китаец.

— Спрячьте вашу бумагу, — произнес отец Салливен, — она вам еще пригодится. Я пошутил. Вы свободны.

— Я не хотел бы пользоваться вашим великодушием, святой отец! — запальчиво сказал Джонс. — Пусть меня судит тот господин с синим шариком, только не вы..

— Перестаньте дурака валять! — рассердился Салливен. — Может быть, вы желаете перейти в святую римско-католическую веру?

— Не имею никакого желания.

— Тогда возвращайтесь к вашим родичам, давно погрязшим в еретических заблуждениях. Вы амнистированы.

— Это вы меня амнистируете?

— Не я, а ваш контр-адмирал Стэйвли. Как я сейчас узнал, он добился прощения двенадцати английским морякам, в свое время покинувшим флот ее величества.

— Вы… шутите?

— И не думаю. Вот номер шанхайской газеты от вчерашнего числа. Вы можете прочитать свою фамилию в списке. Поздравляю вас!

Джонс схватил газету обеими руками.

— А ты, мой друг, — соболезнующе сказал Салливен, обращаясь к Ю, — выбирай сам, что хочешь: разлететься на куски или стать хорошим человеком?

Ю не отвечал.

— Позвольте узнать, — вмешался Джонс: — вы опять шутите или говорите всерьез? Что вы предлагаете этому малому? Он когда-то был «виночерпием» в отряде Уорда.

— Я договорился с генералом, что пленные, желающие принять истинную веру, будут освобождены и переданы попечению нашей общины. Этот юноша, по имени Юлий, давно числится новообращенным. Если он проявит покорность, смирение и добродетель, то я как духовный руководитель и наставник могу даже добиться принятия его в американское гражданство.

— Вот как!.. Ну что же, Ван Ю, хочешь ты стать американским китайцем?

— Нет, — сказал Ю.

— Дурак! — искренне проговорил Джонс после минутного молчания.

— Не дурак, а олух! — воскликнул Салливен. — Полнейший олух! Да простит меня господь, ты разлетишься на части не позже завтрашнего утра! До чего эти тайпины сумели развратить китайских мальчиков!

Он сложил руки на груди и поднял глаза к небу. Молчаливый генерал сделал ленивый знак своей бледной рукой, украшенной длиннейшими ногтями:

— Взять его!

Вечерняя звезда Цзиньсин поднялась на небе, и снова Ю показалось, что она похожа на слезинку.

Юноша был привязан за руки и за ноги к деревянному щиту. Ему предстояло провести так всю ночь. Недалеко от него на поле стояли прикрытые чехлами пушки.

Завтра на рассвете его привяжут к жерлу орудия. Выстрела он не услышит и даже удара, вероятно, не почувствует — и его не станет.