Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

— Для чего? — грустно спросил отшутившийся дядя Костя.

— Им передать. — Игорь Платонович широким жестом показал на меня, Петю, на Татку с Мариной. — Пусть они несут. Дальше. К следующим поколениям. А как же! Пока существует мысль — жизнь на земле продолжается.

Мама с восторгом смотрела на Игоря Платоновича, в ее глазах светился безумный огонек.

Вот к нему, Игорю Платоновичу, я и обратилась со своими монархическими исканиями. В следующее посещение он принес несколько открыток с портретами царя Николая II, Александры Федоровны, царевен и царевича. Маленький Алексей особенно мне понравился. Хорошенький мальчик в курточке с матросским воротником. О варварском расстреле этих красивых людей я знала. Уходила в свою комнату и горевала по убиенному царевичу.

Вскоре по Парижу поползли слухи о чудом спасенной Анастасии. Была женщина, выдававшая себя за царскую дочь. С нею носились, поговаривали, будто ее признал сам Дмитрий Павлович [9] Д. П. Романов, великий князь, внук Александра II. . Я бросилась к Игорю Платоновичу:

— Это правда?

Он положил руку на мою голову и печально сказал:

— Милая девочка, время чудес давно миновало. Мы живем в эпоху расчета и бесчеловечности. Настоящая Анастасия, увы, мертва.

Через год он уехал в Южную Америку. Обещал писать, но, видно, не случилось ему, так и не написал, и навсегда затерялся, то ли в Аргентине, то ли в Бразилии.

А портреты царей со временем пожелтели, засидели их мухи. Я поснимала открытки со стен, а потом они и вовсе куда-то затерялись.

Секретный разговор. — Лицей. — Воспоминания. — Доктор Маршак

Это случилось во время моего увлечения монашеством. Я оказалась невольным свидетелем одного разговора мамы с тетей Лялей.

Честное слово, я не собиралась подслушивать. Подслушивание, чтение чужих писем или дневников считалось у нас смертным грехом.

В тот день я мечтала в своем уединении под кроватью на тюфячке и, видно, задремала. Когда мама и тетя Ляля вошли, поздно было вылезать наружу. Я думала, они ненадолго, и не хотела обнаружить перед ними свое убежище. Особенно перед тетей Лялей. Я взяла грех на душу и не предупредила о своем присутствии.

— Давай здесь поговорим, здесь никто не услышит.

Это был голос тетки.

На мое счастье, они не сели на кровать, а пристроились на широком подоконнике перед открытым окном.

— Смотри, как у Наташки чистенько. Молодец, хорошо убирается.

Это сказала мама. А я от счастья, что похвалили, расплылась в самодовольной улыбке.

Тетка круто сменила тему.

— Надя, — сказала она, — я не стану ходить вокруг да около, сразу скажу. Возможно, огорошу. Словом… мы с Фимой решили сойтись. Я хочу, чтобы он переехал к нам.

Я так поняла, что тетя Ляля и Фима хотят пожениться, и обрадовалась. Мы Фиму любили, он у нас давно был как свой. Но мама сказала:

— Лялечка, как же это? Он ведь женат.

— Да, женат, — голос тетки был неестественно спокоен. — Он и не собирается официально разводиться с женой. Но жить с нею не может. А я… А мне… Ай, да наплевать! Я живой человек, а не засохшая мумия. Жизнь уходит, жизнь!

— Ляля, да ты любишь ли его?

— Наверное. Не знаю. Во всяком случае, он мне не противен.

Они надолго замолчали. У меня даже затекла нога, но я не смела шевельнуться.

— Если все решено, — холодно заговорила мама, — зачем ты позвала меня советоваться? Какой совет я могу дать?

— Я не хочу, чтобы ты считала, будто я иду на компромисс.

— Да, но получается…

— Так я и думала! — отчаянно вскричала тетка. — Так я и думала, что ты это скажешь! — и вдруг заплакала. Тихо, тоненько, как маленькая.

Мама тоже заплакала и стала шептать:

— Любушка, родная моя, прости! Господи, да что же я сболтнула! Ты не слушай меня. Я не смею судить. Поступай, как тебе лучше. Прости меня, маленькая, родная моя сестричка. Если тебе хорошо с ним, слава Богу! А не получится — разойдетесь. Это так даже лучше, если вы не сразу поженитесь.

— Ты серьезно? — спрашивала тетка. — Ты не осудишь меня? Надя, он мне, правда, нравится. Когда я с ним, ни о чем не думаю. С ним легко, весело. Ты привыкла считать…, а я не такая уж сильная. Я все храбрюсь, храбрюсь… Пройдут три года, мы съедем отсюда. И что? Снова скитаться? А он… знала бы ты, Наденька, как он любит меня!

И они зарыдали в голос. Я помнила за ними привычку вытирать друг другу слезы лишь одним им свойственным движением от нижнего века по щеке, а потом стряхивать с пальцев «соленую водичку». Видно, они и сейчас занимались тем же. Я догадывалась, я слышала, как они шевелятся там, на подоконнике, шуршат платьями, всхлипывают, то почти успокаиваются, то заходятся в плаче навзрыд.

Снизу донесся бабушкин голос:

— Ляля, что у вас происходит? Кто плачет?

Они испуганно затихли, потом мама прочистила голос и крикнула в ответ:

— Мамочка, тебе послышалось, никто не плачет.

— А мне послышалось, кто-то плачет, — отозвалась бабушка и, видно, отошла от лесенки, ведущей к нам наверх. Через минуту стукнула дверь кухни.

Они заговорили снова, но теперь уже спокойно. У тетки лишь прерывалось дыхание.

— Пойми, Наденька, я хочу дать детям хорошее образование. Что они обретут в этой несчастной коммунальной школе? Я заведомо лишаю их будущего. Одна я не вытяну — их двое. А у Татки такие способности… И Петенька растет без отца. Он же мальчик, ему просто необходимо хоть какое-то мужское влияние. И учеба у него тоже неплохо идет. А Фима обещал помочь. И потом, и потом — главное. Ты посмотри, как хорошо он относится к ним обоим. И они к нему льнут. И меня он любит. Он добрый, отзывчивый человек…

— Да, этого у Фимы не отнять, — прошептала мама.

— Тогда… — голос тети Ляли стал просительным, но она не решалась договорить.

В комнате вдруг стало тихо, словно не было никого.

— А? — рассеянно отозвалась та, другая.

— Ты поможешь мне в разговоре с мамой? Мне тяжело идти к ней одной. Понимаешь?

— Понимаю, — отозвалась мама.

— Я знаю, она ничего не скажет. Но мне будет легче с тобой, — тетя Ляля подождала ответа и, не дождавшись, слезла с подоконника. — Пойду пока. Умоюсь.

Ее шаги прозвучали возле двери, потом я услышала, как она спускается по скрипучим ступенькам. Мама осталась на прежнем месте. В открытое окно залетали звуки из сада. С криком пронеслась ласточка, потом воробьи задрались в кустах, но что-то спугнуло их, они — фрррр! — разлетелись в панике. В отдалении проехал автомобиль.

— Господи, господи, Боже ты мой! — пробормотала мама.

Она посидела еще немного и ушла следом за сестрой.

Я немедленно выбралась из укрытия, вылезла через окно на крышу, проползла по черепице до самого края, спустила ноги вниз, ниже, ниже, и достала до первой перекладины садовой лестницы. Спустилась по ней и побежала в беседку. Здесь никого не было. Я устроила засаду и стала ждать Петю. Ему надо было немедленно все рассказать.