Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

Со мной был случай. В самом начале учебы в лицее я услышала на уроке географии:

— Запомните, дети, самая большая страна в Европе — Франция.

Я подняла руку.

— Но, мадам, самая большая страна в Европе — Россия!

— Россия? Да будет тебе известно, Россия находится не в Европе, а в Азии. Сядь на место и не фантазируй.

Я села на место. Одноклассницы иронически на меня посмотрели.

Русские книги приносить в лицей не решалась, читала французские, и сама не заметила, как литературные мои успехи быстро пошли в гору. Мои сочинения стали частенько зачитывать вслух в классе. Мадам Байтоне, прекрасная литераторша, всегда огорчалась:

— И вот за такое прекрасное сочинение я вынуждена снижать отметку. Ах, как много ошибок!

Она единственная, кто никогда не преследовал меня за левую руку. Ей было совершенно безразлично — как. Хоть ногой пиши, лишь бы хорошо.

За чтение на уроке алгебры я чуть не вылетела из лицея. Преподавала этот кошмарный предмет некая мадам Симон, злючка, каких свет не видывал. Все девочки терпеть ее не могли. Любимым развлечением было воткнуть в шерстяную кофту мадам Симон булавку с ниткой, с рыбкой, вырезанной из бумаги, на конце, а потом подсматривать в щель двери, как она шествует по галерее с лихо развевающимся хвостиком.

Симон поймала меня на месте преступления. Подошла к парте, нагнулась, сняла с моих колен книгу. То были «Отверженные» Гюго.

— Вот, — подняла она над головой маленький томик, — полюбуйтесь!

Девочки оторвались от тетрадей и уставились на меня.

— Мало того, что эта особа плохо успевает по нашему предмету, она еще умудряется читать совершенно неприличные книги. Ступайте к мадам директрисе, и пусть исключение из лицея будет самым слабым для вас наказанием.

Я собрала ранец и отправилась получать самое слабое наказание, недоумевая по дороге, почему вдруг «Отверженные» Гюго неприличная книга.

Тоненькая и кудрявая мадам директриса погружена была в кресло. Ноги она водрузила на электрический камин: зимой в лицее было довольно прохладно. На коленях ее лежала толстая тетрадь, и в ней она что-то торопливо записывала. Приподнятые брови и строгий взгляд не предвещали ничего хорошего.

Но от легкого движения вперед, в мою сторону, конец пуховой шали соскользнул с плеча директрисы и попал на раскаленную спираль камина. Край шали вспыхнул мгновенно. Я отшвырнула ранец, в два прыжка одолела расстояние, разделявшее нас, сорвала горящую шаль и затоптала.

Что тут сталось с нашей строгой начальницей! Бледная, со слезами на глазах, она прижала меня к своей груди:

— Мое дитя! Мое дорогое дитя! Вы спасли мне жизнь! Вы совершили героический поступок! Нет, нет, не говорите ничего! Вы провинились, вас прислали за наказанием. Но такой подвиг искупает любую вину. Я вас прощаю. Идите обратно в класс.

Все это было экзальтированным преувеличением, — шаль она могла свободно затоптать сама. Растерялась, что ли? Но меня это спасло. Я возвратилась в класс.

— Как! — возмутилась Симон. — Вы осмелились ослушаться и не пойти туда, куда я вас отправила?

— Я была у мадам директрисы, она простила меня и велела идти на урок.

— Странно, — поджала губы Симон. — Садитесь.

Кажется, она засомневалась в здравом уме самой мадам директрисы.

Не желая испытывать судьбу, я дала зарок налечь на учебу.

Мама никогда не бранила меня за плохие отметки.

— Нет, нет и нет, — говорила она вечно спорившей с нею по этому поводу сестре, — ты не должна так говорить, Ляля. Наташа вовсе не лодырь. Она не может. Ты посчитай, сколько раз ее гоняли из одного класса в другой.

— Глупости! — возражала тетя Ляля. — Была бы усердна твоя Наташа, давно бы освоилась. Это ты забиваешь ей голову всяким вздором.

Согласно покивав на справедливый упрек тетки, мама шла ко мне.

— Натусь, девочка, уж ты постарайся, дружок, а то меня Ляля совсем запилила из-за твоей учебы.

Я клялась, я божилась:

— Мамочка, у меня все будет в полном, ну, в самом полном порядке! Я вызубрю эти треклятые формулы, я перестану читать на уроках…

Вечером, принарядившись, мы вместе с мамой шли на… репетиции.

В 1928 году мама открыла русский театр на улице де Тревиз.

Таксисты. — Нечаянная радость. — Театр. — Становлюсь артисткой. — «Леди Макбет»

К двадцать седьмому году мама и Саша уже не работали на Ситроэне. Мама перешла на мыльную фабрику, а Саша стал таксистом. Получилось это случайно, по настоянию дяди Кости.

— Полковник! Милорд! — сказал он однажды. — Не подумать ли вам о новой работе?

— Какой? — оторвался от газеты Саша.

Он читал всегда только русское «Возрождение», это была ЕГО газета.

— На мой взгляд, полковник…

— Слушай, хватит уже.

— Я говорю, не пора ли тебе, как всякому порядочному русскому офицеру, стать шофером такси?

Саша недоуменно посмотрел на него, подумал, хмыкнул и снова уткнулся в газету.

— Ничего, голубь ты мой сизокрылый, из этого не выйдет. Я дальтоник. Послушай-ка, что здесь написано, — он назидательно поднял длинный палец и стал читать, выделяя каждое слово: — «Столкновение двух миров неизбежно, и нам, эмигрантам, суждено сыграть первейшую роль…».

— Я к тебе с интересным предложением, — пригнул газету к столу дядя Костя, — ты выслушай внимательно. Кто тебя тянет за язык с места в карьер докладывать, что ты дальтоник?

Это была хорошая идея. Был риск, конечно. Раскусят и прогонят с треском. Но, как любил говорить дядя Костя, риск — благородное дело. А ко всему благородному Саша относился с напряженным почтением. Он решил взяться за дело и стал готовиться к экзаменам. Я вызвалась помогать ему.

По вечерам он приходил в мою комнату, осторожно усаживался на край кровати. Я гоняла его по справочникам, учила правильно произносить названия улиц. Хохоту было!

— Да, Саша, не «сон» и не «дини», а в нос — Saint Denis! Saint! [11] Название улицы. ( франц .).

Он внимательно следил за мной, вытирал лоб и, мучительно кривя губы, повторял:

— С… с… сан!

Правила вождения были зубодробительными. Требовалось не только знание наизусть всех парижских улиц, проездов, тупиков, изучались также сложные ситуации при поворотах, на перекрестках, выездах на площади. Саша самоотверженно трудился и сдал экзамены. О дальтонизме никто не спросил. А водителем, как и большинство русских офицеров, он был первоклассным. Хоть на что-то сгодились во Франции способности русских мужчин! К тридцатому году за каждым вторым рулем среди множества парижских такси сидел русский, моментально узнаваемый по пресловутому «сан».

Вскоре Саша перещеголял дядю Костю по части заработка. Тот имел слабость, особенно во время ночных дежурств, заезжать в тупичок со знакомыми шоферами, где они набивались в одну из машин и резались до утра в белот.